Реконструкция событий политической

истории восточных славян II-V веков

Изучать историю восточных славян древнейшего “докиевского” периода крайне сложно. Результаты археологических изысканий не дают ответа на очень многие вопросы. Письменные источники об этом периоде очень скупы и редко заслуживают доверия. Экстраполяция же явлений средневековой Руси в глубь веков имеет какой-то смысл (может претендовать хоть на минимальную достоверность) только, если она опирается на строго проверенные, хотя и немногочисленные, сведения из древних источников. Но их-то как раз и нет! При попытке же использовать в исторических исследованиях данные, полученные из русского фольклора, исследователи часто сами оказываются в числе сказочников и баснописцев (впрочем, таковых хватает и среди тех, кто фантазирует по мотивам только письменных источников).

А, между тем, восстановить утраченные страницы истории было бы весьма заманчиво. Помимо интеллектуального удовольствия – вырвать из пасти неумолимого Кроноса немалый пласт деяний предков – существуют и практические соображения. Славяне II-V в.н.э. нам не чужие – можно сказать прадеды, знание прошлого позволяет предсказывать и будущее, даже если под “будущим” понимать весьма неоднозначно трактуемую историю Руси IX-XIII веков.

Избранный мной метод исследования не нов – он предполагает использование разных источников – письменных аутентичных IV-XIV веков и данных археологов в сопоставлении со сведениями из народного фольклора. Учитывая, что все источники искажают истину (не исключая и археологии – она слишком односторонне направлена), следует столкнуть сведения разного происхождения и, таким образом, “докопаться до корней”, так же как в математике решается система из трех уравнений с тремя неизвестными.

Основным “сырьем” для сопоставления будут:

1. Результаты археологических раскопок так называемой “черняховской” культуры II-V в.н.э.;

2. “О происхождении и деяниях гетов” Иордана (VI век), а также некоторые другие древние литературные памятники;

3. Сказки и былины о Кощее Бессмертном.

Но, если сопоставление пункта первого с пунктом вторым признается правомерным, практически, всеми и, более того, давно делается (правда с минимальным результатом), то отнесение происхождения пункта третьего к данному периоду истории само нуждается в доказательстве (например, академик Б.А.Рыбаков в своей книге [27] ведет происхождение Кощея Трипетовича аж от древнегреческого Триптолема (стр 313)).

Поэтому, первая глава и будет посвящена доказательству того, что Кащей (Кощей) Бессмертный (Трипетович), он же Вострогот – и есть тот Германарих (а заодно и Винитарий) о котором пишет Иордан и что именно с ним следует связывать сожжение крепостей “черняховцев” на нижнем Днепре во второй половине IV века.

Глава 1 Тот или не тот?

В русском фольклоре четыре основных источника об интересующем нас персонаже (пятый пока не будем упоминать):

1. Сказка о смерти Кащея в яйце.

2. Варианты этой сказки (условно назовем её «новой») о Кащеевом пиратстве на Днепре.

3. Сказка о смерти Кащея от коня.

4. Былина об Иване Годиновиче.

Источники перечислены в порядке возрастания достоверности. Былину следует считать наименее пострадавшей от фантазии позднейших пересказчиков (она считалась “былью”, когда перечисленное выше уже стало “сказками”). Общеизвестный же сюжет “Кащеева цикла” следует считать самым для нас малоценным – он слишком строен и красив. Рассказчики-пересказчики слишком аккуратно убрали все шероховатости и все “неактуальное”. А насколько это губительно для содержащегося там исторического материала – это можно видеть даже по древнерусским письменным памятникам (см., например, [11] стр.171-172 по поводу “Моления Даниила Заточника”).

Прежде чем углубляться в гуманитарное исследование одно поверхностное замечание: фольклористами давно доказано, что прототипом Змея Горыныча стали кочевники-киммерийцы VIII-VI в.в. до н.э.; Бабы Яги – сарматы-язиги III в. до н.э. – III в. н.э.; Казарина – хазар VII-X в.в.; идолища поганого – печенеги и половцы X-XIII веков. ([27], [28] стр. 569-576). Почему же Кащей не может иметь реального прототипа?

Ещё одно замечание. В последующих трёх абзацах (не считая «пиратского») будет обильно цитироваться и ещё больше пересказываться глава 7 из книги Б.А.Рыбакова «Язычество Древней Руси» [27]. Данный источник представляет собой наиболее полное и новое по времени обобщение интересующего нас фольклорного материала. Но делаемые выводы будут зачастую противоположными, и не потому, что применяется какой-то новый, неведомый метод исследования. Просто цели, поставленные здесь во многом противоположны целям, преследуемым данным автором. Б.А.Рыбакова интересуют мифологические наслоения на первоначальный сюжет и его не интересует, были ли вообще реальные прототипы отраженных в фольклоре событий (и он, очевидно, полагает, что таких событий-прототипов не было вообще). Нас же интересует именно эти события. Поэтому, если названный автор пишет: «Оценивая мифологическую сторону этих вариантов, следует сказать, что она менее всего выражена в сказках, кончающихся смертью Кощея от коня» ([27] стр.303) и считает данный источник наименее для себя ценным, то для нас все обстоит наоборот – именно эти «бытовые черты», уцелевшие от события-прототипа нас только и интересуют, а позднейшие наслоения – мифологические, литературные, досужие и т.д. и т.п. являются только досадной помехой. Условно, в связи с данным обстоятельством, назовем сказки, соответственно «старой»(имеющей больше архаических черт) и «новой» (значительно больше модернизированной при последующем редактировании).

“Новая” сказка

Итак, что можно “выудить” из “модернизированной” сказки о Кащее Бессмертном (пересказывать общеизвестный сюжет нет необходимости)?

1. Само “бессмертие” Кащея. Иордан пишет, что Германарих скончался на сто десятом году жизни, а до этого на него было покушение – его ударили мечом в бок, а он остался жив ([17] стр.86). Надо заметить, что эти два факта (покушение и возраст) относятся к числу наиболее достоверных из сообщаемых писателем – через два века готы могли забыть или исказить всё, кроме исключительного долголетия своего вождя и подробностей сенсационного покушения на него (это не рана в бою!); а Иордану не было никакого смысла как-то редактировать эти легенды, вероятно, записал, как услышал. И можно представить, какое впечатление такое “бессмертие и “неуязвимость” производило на врагов готов. Они-то начали его “хоронить” на полвека раньше и этот-то элемент перенес все “модернизации” на протяжении 1500 лет.

2. Универсальная и всеобщая зловредность Кащея характерная для всех источников (см.[21] стр.216) – отметим это здесь, чтобы больше не возвращаться. Баба-Яга в сказках часто зловредная, но не всегда. Иногда она хочет навредить герою, но не может это сделать (как в “старой” сказке о Кащее), а иногда предстает вполне добродушной старушкой. Но ведь так и было в действительности! Язиги (сарматы) были и страшным бедствием для славян, были времена равновесия, были и периоды вполне неплохих отношений (Тацит, например пишет о многих смешанных браках между венедами и сарматами). Былинный Казарин также личность неоднозначная – показывает сложность русско-хазарских отношений. Но вот Кащей – это просто воплощенная зловредность, коварство и непримиримость. Судя по Иордану между готами и славянами (антами) все происходило именно так.

3. Роскошь дворца Кащея. Это может показаться странным, потому что археологическая черняховская культура характеризуется большим количеством кладов серебряных монет и предметов роскоши, а в Приазовье, где жили готы, ничего подобного не наблюдается. Но вот тут-то и проявляется ограниченность археологии.

“Черняховцы” жили в зоне рискованного земледелия, когда после череды больших урожаев можно было несколько лет кряду не собрать даже семян. В XIX веке степные помещики решали вопрос просто: держали переходящий запас хлеба на несколько лет. Но во II-IV веках это имело мало смысла – если племя запасло бы в амбарах зерна на десять лет, это гарантировало бы только то, что в неурожайный год десять окрестных племен за хлебом и придут. Древние славяне придумали другой способ борьбы с капризами природы – они продавали хлеб римлянам, полученные монеты и драгоценности закапывали в землю и, в случае неурожая покупали хлеб в той же Ольвии. То, что дело было именно так, что “черняховцы” не носили римских украшений, а покупали их только с целью последующей продажи, доказывает то, что украшения в кладах – только импортные. Оригинальные изделия древних славян – ритуальные сосуды ([27] стр.157-159 ) делались из глины. Почему не из серебра и не из золота? Ответ только один – потому что ни серебра, ни золота в обиходе они не держали совсем. Венок из полевых цветов украсит на празднике девушку получше любого ожерелья, а добру молодцу кафтан из “цареградского аксамита” – досада, в нем через костер не попрыгаешь. Предметы роскоши имеют значение только в случае далеко зашедшего общественного расслоения, когда каждый должен доказывать всем, что он “ не чета всяким голодранцам”.

Еще в X веке, когда феодализм на Руси победил, князь Святослав Игоревич (разграбивший множество богатейших земель) отличался от простых воинов только золотой серьгой в ухе (свидетельство Льва Диакона [6] стр.318, см. также [22] стр.50-51). И его сын Владимир, вняв жалобам дружины, повелел отковать ложки из золота и серебра ([22] стр.86) только в 996 году. Получается, что до этого спокойно ели деревянными ложками и сам Владимир (никогда не бывший бедным), и Ярополк, и Ольга и другие. Причем надо заметить, что все эти князья Рюриковичи находились под сильным варяжским влиянием (у Ольги даже имя скандинавское), а уж варяги-то всегда отличались повышенной страстью к серебру и золоту (см. например [18] стр.149-150, 281-283, 309 и т.п.). Поэтому, совершенно ничего удивительного нет, что когда в III-IV веках славянский князь (вождь) в своем домотканом зипуне прибывал в ставку готского “короля” он действительно бывал потрясен роскошью дворца (множеством украшений, навешанных на себя “королем” и его приближенными). Готы, как все германские народы, золото любили и, несомненно, все драгоценные металлы, награбленные остроготами в пиратских набегах на берега Черного моря в III-IV веках (богатые берега!) можно было окинуть одним взглядом в ставке Германариха на самом «короле» и на его верной дружине. (Изложено слишком пространно, но это понадобится в дальнейшем).

4. Представляют интерес те варианты сказки, где Кащей похищает мать главного героя ([5] т.1, стр.358-362). Если сюжет с похищением жены или невесты слишком распространен в мире, чтобы его принимать всерьез, то сюжет о возвращении похищенной матери можно считать оригинальным и восходящим к первоисточнику. И соотнести с сообщением Иордана: “Одну женщину из вышеназванного племени [росомонов], по имени Сунильду, за изменнический уход [от короля], ее мужа, король [Германарих], движимый гневом, приказал разорвать на части, привязав ее к диким коням и пустив их вскачь”.([17] стр.86). Подробнее об этом ниже, сейчас отметим только, что именно это событие имело все шансы удержаться в памяти “росомонов” и спустя 1500 лет (но, разумеется, со счастливым концом). Та Сунильда – жена верховного вождя (светлого князя) росомонов, женщина явно в годах (молоденькую наложницу никто не пошлет “по заграницам” и, тем более, ее не за что и незачем казнить), весьма вероятно, имела и взрослых сыновей… В некоторых вариантах сохранилось и имя похищенной «Руса-Руса», «Русая Руса»([27] стр.309), что весьма показательно соотносится с титулом «княгиня россов».

Вариант с “Днепровским пиратством”

“…Но это, можно сказать, вторая часть биографии Кащея. А начинал он ее разбоями на Днепре, охотясь за рыбаками князя Владимира… Каждый лодочник, плывший вниз по течению, приставал к большому острову, расположенному в четырех днях пути от устья, и приносил жертву – хлеб, мясо, молоко, вино или медовый напиток под большим дубом, выпрашивая счастливого возвращения. Вот там-то и обосновался Кащей. Рыбаков и проезжих купцов он обращал в золотых и серебряных рыбок и уносил в свое тридевятое царство, тридесятое государство. Наконец, терпение князя истощилось, он повелел Казарину отыскать татя и наказать его. Тот выловил в глубинах Днепра щуку, заставил ее заговорить и так узнал местопребывание исчезнувших рыбаков. Набросив на щуку петлю, Казарин вынудил ее (а это был сам Кащей) освободить их…” (цит. по А.Снисаренко “Третий пояс мудрости”, Л. 1989, стр.207-208.)

Этот сюжет (также весьма модернизированный) имеет два любопытных штриха.

1. Упоминание о Днепре. То, что это не позднейшая вставка, говорит упоминание о жертвоприношении на “большом острове” (Хортице) под “большим дубом”, то, о чем писал Константин Багрянородный. В Х веке русы приносили жертвы именно после порогов, идя вниз по Днепру.

2. Щука, уносящая золотые и серебряные рыбки совершенно однозначно ассоциируется с пиратским судном (или флотилией), охотящимся за золотыми и серебряными монетами у проезжавших по Днепру купцов. Напомню, что “черняховцы” широко торговали хлебом с Империей. Крупнейшим торговым путем должен был быть Днепр (на его берегах было два крупных “сгустка” черняховских поселений – среднее Поднепровье и большая излучина ([27] стр. 24)). С другой стороны, Днепр служил границей между славянами и готами (там же), ну а готы (в том числе, вероятно, и остроготы) в III-IV веках “прославились” пиратскими набегами ([20] т.5 стр.170) на южное и западное побережья Черного моря. Какие есть основания полагать, что на Днепре они вели себя иначе?

“Старая” сказка

Как было сказано выше, сказочный сюжет о смерти Кащея от коня представляет для нас больший интерес тем, что содержит больше “неприглаженных” деталей и вообще оставляет впечатление архаичности (даже Баба Яга там – в ее “южном” варианте, пасет стада кобылиц у синего моря).

Общая линия вкратце такова. Герой женится на богатырше Марье Моревне и поселяется в ее дворце. В отсутствии жены он входит в запретный “чулан” и обнаруживает там пленника Марьи Моревны Кащея, висящим на цепях. Кащей уговаривает героя дать ему воды, а, напившись, обретает всю свою силу, стряхивает цепи и похищает жену спасителя. Герой трижды пытается увезти жену, пробравшись в жилище Кащея в его отсутствие, но Кащей, при помощи волшебного коня легко догоняет их и возвращает Марью Моревну себе. На четвертый раз герой сам обзаводится волшебным конем лучше Кащеева (получает за службу у Бабы Яги) и в схватке одерживает победу – его конь убивает Кащея ([5] т.1, стр.385).

Итак, сопоставляем.

1. Кащей “висел на цепях”, а у Иордана “Винитарий…с горечью переносил подчинение гуннам” ([17] стр 107-108).

2. Смерть от коня. Гунны, победители готов “словно приросли к своим… коням ([2] стр.491).

3. “Случайность” смерти Кащея. Для нас это, пожалуй, самая ценная добыча в этом сюжете. Закономерность, “мораль”, красивость коллизии достигается мастерством рассказчика-сочинителя и, с точки зрения историка, не стоят ничего. Наоборот, шероховатость фабулы заставляет подозревать детали события-прототипа. Поэтому гибель злодея от руки богатыря – затасканный во всем мировом фольклоре штамп, не говорящий абсолютно ничего о реальном прототипе мифа, но вот алогичная случайная смерть может о чем-то говорить (он уже изрубил своего противника, прежде чем попал под копыта вражеского коня).

Иордан пишет о том, как на помощь актам (славянам) в борьбе с готами пришли гунны «Долго они бились; в первом и втором сражениях победил Винитарий. Едва ли кто в силах припомнить побоище, подобное тому, которое устроил Винитарий в войске гуннов! Но в третьем сражении, когда оба [противника] приблизились один к другому, Баламбер [вождь гуннов] подкравшись к реке Эрак, пустил стрелу и, ранив Винитария в голову, убил его; затем он взял себе в жены племянницу его Вадамерку и с тех пор властвовал в мире над всем покоренным племенем готов… » ([17] стр. 108).

Надо заметить, что тут не хватает глагола “победил”, выражений типа: “…убил Винитария и победил…”, “…и разгромил…” и т.п. А, учитывая, что есть глагол “подкрался” возникает вопрос: а было ли вообще это “третье сражение”? Весьма вероятно, что гунны применили свою непревзойденную тактику партизанской войны. “Аланов, равных им в бою… они [гунны] победили, истомив бесконечной войной” ([17] стр.85). А, если так, то представьте, как выглядела концовка войны для ее участников. Готы была крайне измотаны войной, их волю к борьбе под конец поддерживал только авторитет вождя. И как только последний пал в одной из мелких (“бесконечных”) стычек, они сдались. Все логично, понятно и гот VI века Иордан даже слов много не тратит на описание очевидного. Для гуннов тоже было все понятно – они знали силу своей степной тактики. Но для антов, самих изнемогающих от тягот войны, такое поведение их противников должно было казаться верхом абсурда: страшный и коварный враг, непобедимый в бою, сдается, не понеся поражения в генеральном сражении, всего-то после потери военачальника. Жуткий кошмар, зловеще нависший над всей “трояновой землей” рассеялся сам собой. Есть о чем слагать песни и что передать потомкам!

4. Марья Моревна – еще один мифологический аналог “росомонки Сунильды”. Можно отметить у первой черты очевидного сходства со второй. Во-первых, “могучая богатырша” это, в переводе со сказочного – “предводительница могучего племени”. Во-вторых, подчеркивается, что Кащей похитил не девицу-красавицу, а замужнюю женщину. В-третьих – сам факт “похищения”. В сказке это просто – налетел, унес. В жизни навряд ли жена вождя вассального племени оказалась в ставке сюзерена во время войны случайно. Давать и брать заложников – это была тогда универсальная практика (Аттила в юности тоже был «почетным заложником» в Риме [8]стр.36). Но, как бы это внешне ни выглядело, впоследствии это должно было быть переосмыслено, как захват, и в таком виде этот мотив дошел до наших дней.

Былина

Содержание былины об Иване Годиновиче вкратце можно изложить так (библ. см. [3] стр.585-587). Иван Годинович (по былине – племянник киевского князя Владимира) отправляется сватать дочь черниговского «гостя» Настасью Дмитриевну. Прибыв в Чернигов он узнает, что та уже просватана за Кащея Трипетовича, пренебрегая этим, он увозит её. На полпути к Киеву их настигает сам Кащей и вызывает Ивана Годиновича на поединок. Происходит схватка, в которой Иван побеждает Кащея и просит Настасью принести ему нож. Однако, Кащей убеждает Настасью помочь ему. «В былине здесь допущена нелогичность: поверженный на землю Кощей говорит Настасье, что, если она останется с Иваном Годиновичем, то будет служанкой «портомойницей» и ей придется «заходы (уборные) скрести», а если выйдет за Кощея, то будет царицей. Из былинной ситуации это не вытекает, так как Иван Годинович – племянник великого князя, выступающего его сватом, он назван по имени и по отчеству, у него есть своя дружина, и он является крестным братом двух крупнейших киевских бояр-богатырей Добрыни Никитича и Ильи Муромца.» ([2] стр.310). Для нас это особо ценная “добыча”. Уговоры подействовали: с помощью Настасьи Кащей одолевает Ивана и привязывает его к дубу. Но вот на дерево садится “вещая птица” (ворон, пара голубей, пара лебедей) и предвещает гибель Кащею. Кащей требует у Настасьи принести ему лук, чтобы застрелить птицу. Когда это сделано, связанный Иван произносит “заговор” на стрелы и лук, чтобы они поразили самого Кащея. Так и происходит: Кащей выпускает стрелу в птицу, а стрела попадает ему самому в голову и убивает его. После этого Иван чудесно освобождается и рубит Настасью на куски.

Итак, соотношение черт былины и письменных источников.

1. Бросается в глаза гибель и Кащея, и Винитария от ранения стрелой в голову. Другие же аналоги такого ранения как фольклорные, так и исторические припомнить весьма сложно (военачальники издавна носили шлемы и фольклор не мог этого не учитывать).

2. “Случайность” гибели Кащея, внешняя причина его гибели, “гибель от своей стрелы”, “заговор”. Действительно, убивает Кащея не Иван, а какая-то посторонняя сила, воплощенная в “вещей птице”, “заговоренном луке” (Б.А.Рыбаков отмечает, что Иван “заговаривает” свой лук, но открытым текстом в былине не сказано, что Настасья подала Кащею лук Ивана – еще одна “нестыковка” – все понимали в древности, что из чужого лука стрелять трудно). Все это полностью коррелируется с сообщением Иордана, что главную роль в разгроме готов (во “второй” войне) сыграл карательный поход гуннов, то есть силы посторонние и малознакомые жителям Поднепровья. “Гибель от своей стрелы” – ср. древний русский обычай, что начинать бой должен князь, первый бросающий копье ([22] стр.42), имеющий параллели, например, в Древнем Риме. Если Винитарий, согласно обычаю готов (или славяне приписали, что часто бывает, свой обычай другому племени) при объявлении войны “антам” бросил своей рукой копье “на вражескую территорию”, то прилетевшая через год-два ему в голову гуннская стрела вполне могла вдохновить славянских “Боянов” на подобные поэтические обобщения.

И про “заговор”. Иордан этого не пишет, но мы знаем из истории, что война между вассальными племенами далеко не всегда побуждает сюзерена выступить в поход в защиту одной из сторон. Гунны Баламбера кочевали в сухих степях Прикаспия и навряд ли хорошо знали, что творят их “подданные” в Причерноморье, не говоря уже о том, чтобы разбираться, кто прав, кто виноват. Поэтому, более чем вероятно, что “заговор неведомых сил” (посольство славян к гуннам) действительно был (было) и, более того, сыграл (сыграло) в решении гуннов совершить карательный поход немалую, если не решающую роль.

3. Зловредная Настасья “портомойница”, изрубленная на куски. Выше уже говорилось, что в женском персонаже “Кащеева цикла” следует видеть упоминаемую Иорданом “росомонку Сунильду” казненную Германарихом, а также, по законам фольклора, и все это племя. Теперь об этом подробнее.

Нет никаких сомнений, что “росомоны” – это “черняховцы”, населяющие Среднее Поднепровье и, особенно, бассейн реки Рось. Доводы Л.Н.Гумилева ([15]стр.142-143) о том, что такой этноним носило маргинальное германоязычное племя, представляются совершенно неубедительными. Если это было так, то непонятно, как могли готы и Иордан не путать “маргиналов” с их “тезками” по Роси. И какой этноним могли носить “среднеднепровцы”, если Рось действительно, в течении тысячелетий ([27] стр.24) была ядром их территории и потом (VI-VII век) долина Роси стала ядром страны с названием “Русская земля”? (там же). Не имеет особого значения сама “германизация” слов “росомоны” (мужи Рос), имя Сунильда (“лебедь”), “Сар”, “Аммий” (“загерманизировано” до того, что смысл не читается). Иордан и его информаторы весьма нетверды в именах и, особенно, этнонимах. Само имя княгини говорит за россо-славянскую версию (“лебедь белая” – постоянный женский эпитет в фольклоре (например,([9] стр.204-229) также есть богатырша с таким именем в сказках ([19] стр.328)), можно вспомнить и “Лыбедь” – сестру Кия. Само искажение “лебедь” – “Лыбедь” можно рассматривать как признак собственного имени женщины, как мужчину не назвали “Святая слава”, а намеренно искаженно – Святослав).

Итак, если “вероломный народ росомонов” Иордана можно однозначно локализовать на карте, то легко понять почему Кащей так “нелогично”, а, по сути, архаично, пугает Настасью, что она будет “портомойницей” в доме мужа (для века князя Владимира это, действительно, архаизм). Как уже говорилось выше - у готов (как и у других германских народов) уже тогда выделялась племенная знать, которая носила золотые и т.п. украшения и, которых обслуживали низшие слои (“портомойницы” – простолюдинки, “чистильщицы заходов” - рабыни и т.д.). Но у славян ничего подобного не было еще и века спустя (Святослав, когда плыл в ладье на переговоры с императором Византии, греб наравне с другими). Совершенно естественно, что готская знать в своих контактах с “росомонской” знатью (вот, даже имя княгини на готский перевели), пропагандировала среди последних свой “образ жизни” и свой “уровень жизни”. И также естественно, что эти призывы нашли некоторый отклик среди славянских “князей” (желание пожить чужим трудом старо как мир). И, действительно, Иордан пишет, что Германарих воевал с венедами, Винитарий воевал с антами, но росомоны служили Германариху (проще говоря, предали собратьев, ради того, чтобы их вождям стать похожими по “качеству жизни” на готскую знать). Легко понять, что другим “черняховцам” такой удар в спину весьма не нравился, особенно, если он повлек за собой поражение во “второй” войне против Винитария (или казался таковым в глазах потомков, ищущих “козла отпущения”, как Гитлер состряпал теорию о “ноябрьских предателях, нанесших удар в спину непобежденной армии”). Это должно было вызвать не просто раздражение, а настоящее озлобление против россов, о чем былина говорит вполне однозначно и даже казнь Настасьи-Сунильды, совершенная Германарихом, приписана Ивану Годиновичу – обычный фольклорный прием для большей нравоучительности сюжета. (отметим, что так же как гибель в бою от ранения стрелой в голову, казнь разрубанием на куски, в целом не характерна ни для славяно-русской истории, ни для фольклора, чем для нас и ценна эта деталь).

Обобщающее замечание

Рассмотрев вышеуказанные фольклорные источники можно сделать (о главном – потом) второстепенный, но немаловажный вывод – данные три мифологические сюжета зародились среди трех отдельных групп древних славян. Естественно было бы соотнести эти пока гипотетические “группы” с реальными археологическими “сгустками” “черняховской” культуры. Их тоже три: На Роси и в среднем Поднепровье – самая древняя и, видимо, самая многочисленная: россы, росичи, см. выше; между Днестром и нижним Днепром (Б.А.Рыбаков соотносит их с летописными тиверцами ([27] стр.26-27 )); и в излучине Днепра (уличи, там же). Так в дальнейшем мы их и будем называть.

Очевидно, что сюжет “новой” сказки исходит от россов. Её «пиратский» сюжет говорит о торговом пути по Днепру – жизненно важной коммуникации, как для россов II-IV веков, так и для Киевской Руси X века. Женский персонаж здесь безупречен и непорочен. (Она вполне невинно с ее стороны похищена Кащеем и использует близость с ним только, чтобы помочь герою убить Кащея. Благолепие!) Много сведений о царстве Кащея (богатство, бессмертие, неуязвимость), сделанных с относительным знанием дела.

К происхождению в союзе племен уличей можно возвести былину. Уличи находились ближе всего к владениям готов (которые, как все тогдашние германцы, не умели жить с соседями в мире) и крайне нуждались в поддержке союзников из родственных племен. А в тылу у них находились “вероломные росомоны”. Отсюда крайняя нетерпимость к женскому персонажу (даже её отца назвали не князем, а «гостем») . В то же время географически излучина Днепра удобнее всего расположена для “заговора” (посольства) к гуннам – и ближе всех к их кочевьям и, наверное, лучше всех отношения с “Бабой Ягой” (сарматскими племенами, частично лояльными гуннам).

“Старую” сказку следует связать с тиверцами. Они позже всех вошли в контакт с готами (герой впервые увидел Кащея, когда тот уже “висел на цепях”). Дальнейшие события сказки также коррелируются только с событиями “второй” войны. Отношение к женскому персонажу в целом благожелательное, но сдержанное – герой борется с богатыршей Марьей Моревной, она – не своя, хотя и достаточно симпатична. Именно так, видимо, к россам относились тиверцы.

Имя!

Пока все идет хорошо, но дальше мы не сдвинемся с места, пока не узнаем, откуда взялось имя, наверное, главного антигероя русского фольклора – Кащей.

При всем уважении к исследователям данного вопроса (см. напр. [27] стр.302-303) следует усомниться в значительной части их объяснений, типа “кощее царство”, “кость”, “кошт” и т.д. и т.п. Если эти обоснования на чем-то и основываются, то источниками являются рифмы, каламбуры и игра слов, крайне характерная для русского устного народного творчества.

«-А и встанешь – толку мало –

Продолжала Смерть смеясь.-

А и встанешь – все сначала:

Холод, страх, усталость, грязь.

Ну-ка, сладко ли, дружище?

Рассуди-ка в простоте.

-Что судить! С войны не взыщешь

Ни в каком уже суде…»

(цит. по «Героические поэмы». Воронеж. 1975 г. стр.180)

В приведенном отрывке бравый солдат Вася Теркин, он же выдающийся баян-кощунник середины ХХ в.н.э. великолепно обыграл двойное значение глагола “судить”, чтобы высмеять саму Смерть. Даже истекая кровью на заснеженном поле, он нашел в себе силы (и талант) поиздеваться над натужно-“простонародным” словесным оборотом “собеседницы”. Увы, большинство этимологий слова “Кащей” – того же происхождения.

Единственным допустимым вариантом можно признать только происхождение слова от тюркского “кошчи” (пленник, раб) (Б.А.Рыбаков, впрочем, допускает его ([27] стр.303)). Надо учесть, что слово “кащей” бытовало в Древней Руси именно в этом смысле, а в фольклоре, хотя имя антигероя имело разные варианты (Кащей, Кощей, Кощ и т.п.), попыток уйти от нарицательного слова, известного значения, не наблюдалось. Конечно, в русском языке много омонимов, но они устойчивы, когда укоренены в языке. Женская коса, стальная коса, песчаная коса сосуществуют, потому что все они “косые” – волосы сплетаются вкось, траву сбивают под углом и песок наносит не параллельно берегу. А вот деталь деревянной крыши, часто украшаемая изображением коня, получила уменьшительный суффикс - конек, хотя, наверное, толстое длинное бревно не меньше настоящей лошади. Просто слово “конь” в русском языке было уже “занято”, вот и придумали другую форму. И если слово Кащей с вариантами на протяжении веков сохраняло два значения (на письме нарицательное существительное отличается от собственного тем, что пишется со строчной буквы, а в устной передаче и этой разницы нет), значит этому есть серьезные причины, а именно, что собственное Кащей не только происходит от того же тюркского, что и нарицательное кащей, но и смысл первого имеет какое-то отношение к смыслу второго (раб, пленник). Придется признать, что любые другие варианты объяснения повисают в воздухе. Итак, Кащей – это раб! И тут мы приступаем к исследованию нашего пятого фольклорного источника.

Что видно с мысленна древа?

Я меньше всего хотел бы углубляться в споры о “Слове о полку Игореве”. Хочется только отметить, что, по видимому, К.Маркс был неправ, когда, давая общее определение “Слову”, он отметил, что “вся песнь носит христианско-героический характер, хотя языческие элементы выступают еще весьма заметно” – ([11] стр. 132, ссылка на К.Маркс, Ф.Энгельс. Сочинения. т. XXII, стр. 122). Именно христианского характера в “Слове” невозможно найти совершенно. Оно кончается словом “аминь”, но так кончались все “слова” того времени (это слово по-гречески означает всего-навсего “конец”). В нем постоянно повторяются слова “поганые”, “поганый”, но для того времени это слово было просто синонимом слова “половец” (например, см.[22] стр. 184,185,191-192 и т.д.; судя по контексту, в XI-XII веках походам против половцев пытались придать черты крестовых с постоянно уменьшающимся успехом). И тогда во всем “Слове” остаются только два упоминания о христианстве на последней странице (какое совпадение!): “Игорь едет по Боричеву к святей богородици Пирогощей”. И “… побарая за христьяны на поганыя полки” ([31] стр. 51). Даже, если признать подлинность этих фраз, то это именно “упоминания” о христианстве безразличного очевидца, не идущие ни в какое сравнение с эмоциональным “Се ветри, Стрибожи внуци…” ([31] стр. 38) или “Чи ли воспети было, вещей Бояне, Велесовь внуче” ([31] стр. 35). Несоизмеримо ни по количеству ни по качеству! А то, что эти “упоминания” оба находятся на последней странице, заставляют вспомнить, что до нас дошел, увы, не протограф “Слова”, а его многократная копия, сделанная, скорее всего, монахами-переписчиками, т.е. людьми не только “христианского характера”, но и людьми подневольными – без благословения, а то и без прямого приказа игумена они ничего переписывать не могли, хотя бы потому, что пергамент, да, впрочем, потом и бумага, стоили весьма недешево. А ни один игумен, боясь нагоняя от “владыки” не решится дать благословение переписыванию явно языческой книги и даже хранению ее в монастырской библиотеке. И что тут удивительного, что в позднейших списках получилось “побарая за христьяны” вместо “побарая за Русь” и Игорь едет к храму богородицы, а не мимо него. (Фабула “Слова” в том, что Игорь самовольно пошел в поход и жестоко за это поплатился, но потом осознал свою вину и приехал в Киев к великому князю. Именно по этому поводу “страны ради, гради весели”, а не потому, что спас свою шкуру один горе-вояка.) Л.Н.Гумилев уже давно выразил мнение ([14] стр.305-345), что “Слово” это политический памфлет середины XIII века, направленный в защиту православия от монголов-несториан и их сторонника Александра Невского. В отношении даты написания можно согласиться, не столько потому что представляется убедительной аргументация Л.Н.Гумилева в отношении “стрел хиновинских”, литовцев, “Деремела” и т.д. Главное в том, что для конца XII века было бы слишком большой дерзостью поучать князей-современников для простого воина (исследователи сходятся на том, что автор “Слова” был дружинником невысокого ранга). Достаточно сравнить “Слово” с “Поучением” Владимира Мономаха, чтобы поразиться контрасту. Если Великий князь “седе на санях” решается завещать собственным детям только немногие правила поведения в быту (а больше пытаясь воспитывать их не через нотации, а через собственное жизнеописание)([22]стр.153-167), то в “Слове” – приказы князьям, а то и попреки! Для феодального государства это мыслимо?! А уж “мутен сон” великого князя, который “весь насыщен образами и символами, предвещающими горе, несчастье, слезы и даже смерть” ([31] стр. 62 прим.2) – ни в какие ворота! Даже сейчас, в XXI веке, сообщение в прессе о подобном сне, приснившимся, скажем, президенту США вызовет впечатление вылазки злейшего “отмороженного” врага этого президента, а в XVII веке протопоп Аввакум был сожжен именно за сон, даже не царский, а собственный, протоповов, в котором, к несчастью для спящего, фигурировал покойный царь. А тут о живом такое! Поэтому, наиболее логично предположить, что “Слово” писалось не в конце XII, а в середине XIII века, когда не было в живых уже никого из упоминаемых князей. И тогда смелость автора найдет полную аналогию, например, в “Повести временных лет”.

Но, если в отношении времени написания “Слова” с Л.Н.Гумилевым можно согласиться, то все остальные из его выводов не выдерживают никакой критики. Несторианскую версию можно начисто выкинуть просто потому, что текст в защиту православия должен содержать хоть чуточку “христианского характера”. Интересы конспирации этому не противоречат, наоборот, что может больше скомпрометировать христианский памфлет в глазах читателей (понятно, что не язычников) как упоминание о “великом Хорсови”?

Делаем вывод, что “Слово” – это по жанру – древний языческий “кощун”, сочиненный киевлянином (возможно уже после сожжения Киева в 1240 году), княжеским или боярским дружинникам. Тут интересно то, что излагая далекие от себя события, автор нигде не отклоняется от летописной фактологии, а это показывает, что он не только читал летописи (несмотря на языческое мировоззрение), но и писал “Слово” с летописью на столе. Из последнего же можно сделать вывод о характере автора – его приверженности фактам, полному отсутствию у него желания (свойственное литературе XV-XVII веков, см. например [25]стр. 286-297) переиначивать исторические факты вкривь и вкось в угоду своему поэтическому вдохновению.

Автор «Слова» нигде не исказил ни одного исторического факта, насколько это можно проверить по летописям. Остается добавить всем известное, что автор хорошо знал устное народное творчество (а, будучи язычником, вероятно, интересовался им еще более активно, чем христианизированными летописями). Также он хорошо был знаком с жанром древнерусских “слов”. Не много ли для простого солдата? Не слишком, если учесть, что в Новгороде того времени не простой солдат, а простой косарь общался с женой посредством берестяных грамот.

Вот этого человека мы и попросили нам разъяснить, кто такой Кащей.

Где “Кащей” упоминается?

В “Слове” слово “кощей” упоминается трижды, два раза – в обычном, нарицательном значении: “чага по ногате, а кощей по резане” и “выседе – в седло кощиево”. Тут все ясно, но третье…

Фраза “Стреляй, господине, Кончака, поганого кощея…” издавна служит предметом споров. Хан Кончак ни в коем случае не мог быть назван “рабом”, да и не “поганее” он был других половцев, тем более что сын его, Юрий, впоследствии крестился, а дочь (также крестившись) вышла замуж за русского князя (о чем есть намек и в “Слове). В чем же дело? Л.Н.Гумилев решает вопрос в рамках своей “несторианской” гипотезы, предполагая, что под Кончаком подразумевался монгольский военачальник “какой-нибудь Дармала” ([14] стр.337), который якобы и есть кощей (раб) Батыя. С этим нельзя согласиться. Во-первых, в чем провинился бедный Дармала, что его надо стрелять прежде самого хана (а хана не надо?), во-вторых, и это главное, по феодальным понятиям, между определениями “вассал” и “раб” лежит громадная пропасть, как пропасть между феодалом и крестьянином (эта пропасть глубже всего пролегает в сознании низшего разряда феодалов, в частности, у простых воинов, у них снобизм обычно гораздо выше, чем у князей и бояр). Сама мысль о том, что воина, а, тем более, военачальника, можно сравнить не просто с рабом, а с кащеем – продаваемым на рынке пленником, стоящим по иерархии гораздо ниже даже смерда – эта мысль должна казаться автору (воину) и его читателям (низшему слою феодалов, в основном) просто дикой. Правда Афанасий Никитин ([4] стр.50,65), описывая Индию, дважды называет феодальных владык холопами именно в значении “вассал”, но это не то.

во первых: конец XV века – это не XII и не XIII века. Общество Игоря и даже Александра Невского явно не доросло до “холопов царя-батюшки”.

во вторых: Афанасий Никитин не феодал, скорее, наоборот, принадлежит к угнетаемому сословию, поэтому для него все указанные выше тонкости мало что значат.

в-третьих: “кащей” и “холоп” – это разные вещи. Доверенный холоп большого боярина, а, тем более, князя, мог на Руси достигать очень большой власти. Но то-то и оно, что доверенный, а Кащей по определению – в веревках и цепях. В общем, не могли у нас монгольского темника Дармалу назвать кащеем.

Заметим, что и вся спорная фраза – какая-то странная.

“Стреляй” – лук никогда не был “сакральным” оружием русских князей в отличие от меча, копья или хотя бы “золотого стремени”. И это понятно – предводитель нужен войску для рукопашной схватки, стрелять же из лука может каждый сам по себе, и это отразилось в фольклоре.

“Господине” – по контексту спорная фраза должна относиться к “золотому слову” Святослава, но по феодальному этикету Киевский князь не мог обращаться к Галицкому, как к старшему – “господин”. Зачем автор оборвал тут “злато слово” и начал речь от своего лица? (Правда, в предыдущем абзаце, такое же обращение; окончание прямой речи, к сожалению не особенно доказательно, однако… порядок абзацев мог быть изменен как автором, так и позднейшими переписчиками).

“Кончака поганого” – про “поганство” было сказано выше, “кощея” – сказано выше очень много.

Однако, все “белые пятна” прояснятся, если принять, что “странная фраза” это цитата из древнего сказания – “кощуна”. Напомню о жанрах русского фольклора. В настоящее время известны исторические песни (например “Песня о Щелкане Дюденьтьевиче”), где события излагаются вполне достоверно, разве что несколько приукрашены некоторые детали. Есть былины, где изложены факты явно недостоверные (“выпивает Илюша чару в полтора ведра” и т.п.), однако, это считается “былиной” - былью. И есть волшебные сказки, которые слушают все, но верят им только маленькие дети. Нетрудно догадаться, что былина – это бывшая песня “потерявшая актуальность”, а сказка – переработанная былина. И вполне можно поверить, что автор в XIII веке обладал совсем другой информацией о Кащее, чем мы сейчас, весьма вероятно, что он слышал (и пел) вполне исторические песни об этом персонаже (см [27] стр.300-301 о кощунах, кощунниках в отличие от рассказчиков недостоверных “басен”).

И, если непонятная фраза (но вполне понятная тогдашним читателям) – цитата из такой песни, описывающей (см. выше) “заговор” гуннов славянским посольствам, то все становится на свои места.

“Стреляй” – лук был главным оружием гуннов, а в песне это, конечно, было увязано (срифмовано) со стрелой, позже убившей Кащея.

“Господине” – подчеркивается лояльность славян сюзерену и их право на помощь от него.

“Кончака” – в “подлиннике” стоял “вероятно, Вострогот – персонаж, доживший до наших дней в “Голубиной книге” в виде некоей “птицы Вострогота”([19]стр.491-492 со ссылкой на В.В.Иванова и В.Н.Топорова) Германарих-Винитарий правил остроготами много десятков лет, его настоящее имя забыли даже сами готы. Иордану он известен под своим латинизированным титулом (в переводе: “царь германцев” – Германарих) и позднейшим готским титулом (Винитарий – “победитель венетов”), в обиходе остроготы, вероятно, называли его просто “вождь” (тиуданс) с эпитетами (старый вождь, великий вождь и т.п.), ну а славяне называли его еще проще – Вострогот, по имени предводимого им племени (острогот – вострогот несомненно. Еще в XIX веке у Пушкина “осьмнадцать лет” и у Достоевского “вострый носик”, а для Нестора XII века Радим и Вятко – предводители радимичей и вятичей). Прозвище это, впрочем, почти забылось, потому что было вытеснено именем “Кащей”. Так и мы дальше будем называть этого человека.

“Поганого кощея” – если изъять позднейшее наслоение – латинское “paganus” - то получится “неверного раба”; подчеркивается нелояльность Вострогота гуннам и, по всей вероятности, нарушение данной им клятвы (за нарушение клятвы монголы в XIII веке убивали предателя вместе со всей семьей, т.к. считали предательство фактором наследственным, а гунны пришли во II веке из тех же степей).

В тексте “Слова” цитата приведена вполне к месту – в самом апогее призыва к князям перестать преследовать своекорыстные интересы и спасти Русь от страшной опасности (монголов). Авансом дается высочайшая похвала князю – сравнение с гунном Баламбером, победителем Кощея.

Где Кащей не упоминается

Еще одна более чем странная фраза: “Се бо готския красныя девы воспеша на брезе синему морю, звоня рускым златом; поют время Бусово, лелеют месть Шароканю”. Академик Д.С.Лихачев дает к этому следующее примечание: “Речь идет о готах, живших на Таманском полуострове; всякое поражение русских в борьбе с половцами – ближайшими соседями готов – обогащало готских купцов” ([31] стр. 42-43, 63).

Вообще-то международной торговлей (работорговлей) занимались в то время византийские, арабские, персидские, еврейские купцы, с чего бы они стали делиться прибылью с какими-то готами? А предполагать, что, скажем, крымские готы могли потребовать от того же Кончака плату за проезд по своей территории до Корсуни (Херсонеса), несерьезно. Половцев даже Владимир Мономах не сумел обложить данью, только выгнал из пограничных степей, а уж готов XII века Кончак сам продал бы на Корсунском базаре “по ногате за голову”. Если же еще добавить, что некоторые исследователи Буса напрямую отождествляют не с “очевидно, одним из половецких ханов XI века”, как Лихачев, а с антским “королем Божем” у Иордана ([17] коммент. на стр.332), то очевидно будет, что автор “Слова” вспомнил готов не зря. Потому что в оригинале (исторической народной песне XIII века) было: “…поют они время Бусово, лелеют месть Кащею”. Почему автор заменил последнего позднейшим Шароканом, понятно. Кащей в русском фольклоре уже тогда, очевидно начал свой путь к былинному, а затем и сказочному персонажу, но даже если и нет, представлял из себя слишком ветхую старицу для богатого лихими событиями XIII века. Автор, с чуткостью гения сумел рассказать о позднейших событиях, но при этом ворохнуть архетипы тогдашнего массового сознания. Песни и “басни” о Кащее имели широчайшее распространение тогда (даже жанр этот назывался “кощуна”) все их слышали с детства и автор “Слова” умудрился вызвать призрак древнего чудовища, не называя его (чудовище) по имени. Если бы назвал, то картина, внушавшая тогдашним слушателям безотчетный ужас, сразу бы поблекла. (Впрочем, окончательный вывод сделать непросто; возможно, постарался грамотей-переписчик, увидев в тексте “серьезной” книги имя Кащея, ставшего к тому времени уже персонажем детских сказок, да и церковь осуждала “кощунство” “кощунов”. Он применил свою начитанность и исправил “ошибку”.)

Проверки. “Трояновы веки”

Подобное толкование двух странноватых фраз в тексте “Слова” желательно бы проверить. Правда ли, что автор не только охотно писал о событиях долетописной истории восточных славян, но и излагал известные ему факты со всей возможной для него точностью? В отношении событий позднейшего периода, как упоминалось, сомнений нет – и упоминаний много, и летописям они не противоречат. Проверочным же словом для долетописного периода послужит имя “Траян”. Литература об этом персонаже огромна и малоценна (см. например [14] стр.340), но в целом исследователи склоняются к мнению, что прототипом героя является римский император Марк Ульпий Траян (умер в 117 году), завоевавший Дакию и, несомненно, по римскому обычаю, (см. например [33] т.3 стр.124-125, 189-193 и т.п.) постарался всемерно привлечь на свою сторону все народы, окружающие враждебных даков. Именно с этого момента (начало II в.н.э.) происходит подъем блестящей Черняховской археологической культуры, благополучие которой было связано (см. выше) с торговлей хлебом на рынках Римской империи. Были ли эти два события (оживление хозяйственной жизни у славян и внимание императора к этому региону) как-то между собой связаны или имело место просто совпадение? Несомненным, однако, является, что в памяти “черняховцев” последующих поколений должно было остаться, то, что их экономическое процветание началось после любезного обращения к ним Траяна с посольствами, комплиментами, подарками, купцами, торговыми льготами и т.д. В последующие века и десятилетия добрые воспоминания о “Трояне” должны были только укрепиться. Большинство римских императоров обожествлялось после смерти. В каждом городке был посвященный им храм со специальной коллегией жрецов-августалов. Отправление этих культов было прямой “почетной обязанностью” каждого подданного Рима (прочие культы они могли отправлять как хотели). Но Траян не был в числе “большинства”. Он был официально признан самым лучшим императором за всю историю Империи (при жизни). И, значит, культовая статуя Траяна выделялась во многих “августовских” храмах, а, тем более, на северо-востоке Империи, которую Траян почтил присутствием или даже сам завоевал. И легко можно представить, что греки Ольвии, не знающие границ в лести, почтили покойного принцепса (а, вероятно, и еще живого) самым роскошным культом, до которого только могла додуматься их эллинская гениальность. И вполне несомненно, что участие в культовых мероприятиях принимали славянские купцы, бывающие в Ольвии и других городах Империи (за отказ от этого казнили ранних христиан; иноземцев, конечно, не казнили, но и относились за это к ним, как к варварам, а купцам такое отношение во всех смыслах убыточно).

1. “Были вечи Трояна, минула лета Ярославля”.

Итак, “трояновы вечи” – это II-IV века расцвета “Черняховской культуры ([31] стр 31) (Б.А.Рыбаков даже назвал этот раздел своего труда заголовком “Язычники Трояновых веков”” [27] ), все верно.

2. В “Слове” есть “Обида…вступила… на землю Трояню”. ([31] стр. 40), то есть, враг вступил на Русскую землю. Нетрудно понять происхождение эпонима. “Черняховцы” не имели собирательного названия для себя. Они состояли из множества мелких племен, объединенных в три союза. Их объединяли уклад хозяйственной жизни, определенная взаимопомощь во внешней политике, язык и культура. Но все эти факторы – слишком очевидны, чтобы быть заметными и вызвать к жизни некое обобщение в народной массе. Поэтам и певцам пришлось придумать довольно искусственное понятие “Троянова земля”, чтобы выделить не только, скажем, тиверцев и не все славяноязычные народы, а только тех, чьи купцы приезжают в Ольвию и приносят жертвы статуе Траяна.

3. “О, Бояне… Абы ты сна полкы ущекотал, …, рища в тропу Трояню чрес поля на горы” ([31] стр 35). Исследователи связывают выражение “тропа Трояна” с колонной Траяна в Добрудже (латинское “тропеум Траяни”).

Рассуждаем так. Где могла находиться та “тропа”, куда мог “рискать” Боян, вероятно, профессиональный придворный певец? Направления на север и запад отпадают вполне. Юго-восточное стратегическое направление создавало славу народным героям, вроде Ильи Муромца, но не князьям с их дружинами. И остается только Юго-запад, через Балканы или Черное море, “на Царьград” (как раз мимо колонные Траяна), куда и в самом деле шли великие и не очень русские князья от Кия (конец V-VI в.н.э.) до Ярослава Мудрого и возвращались со славой и без. Почему именно “тропа”? У многих народов, при объяснении малопонятных слов используются “народные этимологии” и “говорящие переводы”. У греков заимствованное на Востоке имя богини Афродита (аналог семитской Астарты) часто объяснялось через слово “афрос” – пена. Священный город иудеев Ершалаим греки произносили “Иерусалим” от греческого “иеро-“ священный. А “перевод” Бояна “тропеум” – “тропа” еще и связан с тем, что князья в походе (само современное слов “поход” – почти синоним слова “война”) и не видели “земли”, а видели, в основном “тропу”. Главное же в том, что к VI веку (времени первых “Боянов”) выражение “троянова земля” было уже “занято” другим значением и певцам пришлось искать другие слова для обозначения земель когда-то принадлежащих Марку Ульпию Траяну.

4. “На седьмом веце Трояни връже Всеслав жребий…” (речь идет об авантюре князя Всеслава Брячиславовича около 1047 г) ([31] стр. 46). Д.С.Лихачев объясняет странное выражение только фразой “ в давнее время (число семь – эпическое число)”. Ну а если понять “седьмой век” буквально? Если Новгород был взят Всеславом в седьмом веке “старого стиля”, то получится, что это загадочное летоисчисление начиналось с какой-то даты между 347 и 447 гг. н.э. (см. также [14] стр. 338 за минусом “несторианской” гипотезы). Император Траян умер в 117 году н.э. тогда же начались “Трояновы века”, однако, следует помнить, что люди чаще запоминают конец чего-либо, чем начало (оно им кажется настолько естественным, что и запоминать не надо). Разгром Киева татарами в 1240 году был потрясающим, хорошо описанным и датированным событием, а вот об его основании ничего, в сущности, не известно. Всплеск литературной активности вызвало падение Новгорода в 1478 году, а вот легенды о его основании литераторам пришлось сочинять самим ([29] стр.60-72). А что известно об основании Москвы? И, если летоисчисление “века Трояни” означали “века после Трояна”, тогда все будет совершенно точно. Вторжение гуннов датируется около 375 года, поход Кащея-Винитария можно датировать около 382 года (см. ниже), а середина V века – приход болгар, гибель гуннов, исчезновение черняховской культуры. Все точно. Дату автор мог уточнить в той же монастырской библиотеке по любой византийской хронике, ориентируясь, например, по вторжению гуннов или по смерти Аттилы.

Итак, из четырех упоминаний долетописного периода русской истории, которые можно проверить, все четыре вполне корректны, а датировка “вецев” даже и точна (±10-15%). Значит и две первые фразы вполне можно истолковать, как они истолкованы.

О хронологии

Академик Б.А.Рыбаков отмечает необычность факта, что Кащей фигурирует и в волшебных сказках, и в былине («исключением является…»[27] стр.309), замечая, что у этих жанров разные герои, но дальше эту мысль не продолжает. Но почему так получилось? Нельзя ли с помощью этого факта датировать формирование сюжета. Б.А.Рыбаков относит формирование сюжетов волшебных сказок к различным периодам. Самые поздние из сказок “О Бабе Яге” и “О девичьем царстве” он относит к сарматскому периоду III в. до н.э. – III в.н.э. Первую – на начало этого периода (зарубинская культура – отступление славян в леса), вторую – на обратный процесс (II-III века, черняховской культуры ([28] стр.569-576). Итак, к III веку н.э. восходит самый поздний из датированных сюжетов волшебных сказок. Былины гораздо более позднего происхождения. Алеша Попович соотносится с Александром Поповичем, убитым на Калке в 1226 году, Вольга Всеславьевич – с упомянутым князем Всеславом (умер в 1101 году), Илью Муромца из-за его христианского имени нельзя датировать раньше X века, князь Владимир и Добрыня Никитич вполне очевидно происходят от летописных Владимира и Добрыни Х века. Святогор старше их всех. Этого могучего богатыря можно удревнить на несколько веков хотя бы из-за его хтонических черт (но “тяга земная” сильнее его, поэтому это только отдельные черты). Святогор довольно благосклонен к Русской земле, оставляет в наследство свой меч и “половину” своей силы Илье Муромцу, что для последнего великая честь и великое преимущество. Но из-за своей избыточной силы он бесполезен и даже чем-то вреден – перед смертью пытается передать Илье всю свою силу, что погубило бы Илью или, во всяком случае, сделало бы его столь же бесполезно-могучим. Эпизод с “тягой земной” также весьма похож на “борьбу с землей”. В общем, отношение былины к Святогору весьма похоже к отношению летописи к князю Святославу Игоревичу – восхищение удалью князя и прозрачные упреки в пренебрежении своей землей ([22] стр.50-51). Хотя Святослав и Святогор – почти тезки, но отождествлять их нельзя. Отец князя Владимира совершил слишком много выдающихся подвигов, чтобы это не просочилось как-нибудь в былину. Нет, Святогор – этот обобщенный, собирательный портрет русских князей-авантюристов на протяжении почти полутысячелетия, от Кия до Святослава – храбрых, могучих, но… лучше бы их не было. Итак, сюжет самой ранней былины можно датировать концом V века н.э.

Остается “свободным” пространство IV – середины V века. Почему бы не предположить, что именно в этот период произошли события, позднее послужившие прототипом как самых поздних волшебных сказок, так и самой ранней былины.

И одно опровержение

Наше затянувшееся доказательство о происхождении сказочного и былинного Кащея от предводителя готов подходит к концу, но надо, как говорится “отработать” еще одну версию. Б.А.Рыбаков предположил, что тюркское происхождение имени “Кащей” предполагает, что его прототипом могли быть кочевые тюркоязычные племена, совершившие набеги на Русь с IV-V до XVIII-XIX веков.

На первый взгляд так оно и есть. Богатая черняховская культура исчезла в V веке. Гунны пришли в Причерноморье в IV веке, а болгары в V в. Можно предположить, что одно (или оба) этих тюркоязычных племен и уничтожили “черняховцев”, а потом, оставив о себе столь недобрую память, вошли в русский фольклор.

Не будем говорить о том, что Л.Н.Гумилев считал славян союзниками гуннов ([15] стр.154 ), рассмотрим общеизвестные факты.

1. Бранная кличка “кащей” (пленник, раб) ни в коем случае не может быть дана тюркоязычным врагам (русские боролись с набегами крымцев до XVIII века, а хивинцев – до XIX, но за полтора тысячелетия никого кащеями не называли).

Потому что и в брани есть свои закономерности (речь идет об устойчивых ругательных оборотах, которые могут попасть в фольклор). Нельзя одним и тем же словом назвать и врага, и друга, и самого себя. Если человек говорит: “Попал я в полон и десять лет был кащеем у этих…”, то дальше могут звучать какие угодно существительные и эпитеты, но слова “кащей” среди них не будет, иначе эта не речь, а бред. Так что реальный Кащей какой угодно национальности, но не тюрк.

2. Фольклору свойственно описывать необычное. Гунны и болгары были кочевниками, с бытом, резко отличающимся как от славян, так и от других, известных славянам племен, однако описания “Кащеева царства” очень небогаты (в былине и “древней” сказке их нет вообще) и с гуннами не коррелируются. Аммиан Марцеллин пишет поразившие его подробности ([2] стр.391-392) о “гуннах, словно приросших к лошадям”, о кибитках, «незнании огня» (умении обходиться без костров зимой) и т.п. Где столь красочные подробности? В “старой” сказке у Кащея, правда, есть волшебный конь, но Иван нашел лучше его. И это все!

3. Внешность. Аммиан Марцеллин и Иордан ([17] стр. 85) передают впечатления очевидцев, впервые увидевших монголоидов-гуннов (похожи на чурбаны, щеки изрезаны железом и т.п.). Но ведь точно такое же впечатление они должны были произвести и на славян. Почему же “бояны” и “кощунники”, не лезущие за словом в карман, промолчали по поводу внешности главного злодея русского фольклора всех времен? Описание Кащея как очень тощего человека позднейшее (обыграли похожее слово “кость”) и к делу не относится (впрочем, если бы и относилось, то к коренастым, склонным к полноте монголоидам гуннам и болгарам может быть применено меньше всего). Получается, что внешне Кащей и его войско выглядели вполне европеоидно. Как говорят сейчас, особых примет нет.

Точка. Кащей, Вострогот и столетнй Германарих Иордана – одно лицо!

Теперь посмотрим, что из этого получается в исследовании событий второй половины IV века.

Глава II Реконструкция событий и осмысление прошлого

Теперь попробуем дополнить старые археологические данные о событиях того времени и данные из малодостоверных письменных источников с данными фольклора. К сожалению, выводы, делаемые ниже в результате такого сопоставления далеко не всегда удастся доказывать столь же убедительно (и столь же пространно) как тезис, доказываемый в главе I, и отнюдь не по причине экономии места, а от банального недостатка материала – источники, увы, слишком скудны. Но все же постараемся основные положения, влияющие на нить повествования, доказать достаточно строго, если же доказательства некоторых второстепенных выводов (например, о тождестве Германариха и Винитария) покажутся кому-то недостаточными, то пусть они считают это всего лишь гипотезами.

“Трояновы веки”

Итак, в начале II в. н.э. славяне-“черняховцы” решили две главные проблемы, которые заставляли их предков-“зарубинцев” забиваться в леса и болота – это проблема периодических неурожаев от засухи в степной и лесостепной зоне нынешней Украине и проблема набегов сарматов из степи.

Выше уже говорилось, что славяне того времени (и много позже) жили натуральным хозяйством, импортными товарами не пользовались (при отсутствии знати это было ни к чему), и уж, тем более, не копили деньги ради денег (даже еврейские ростовщики в средние века копили деньги не ради платонического созерцания, а потому что в них была их, ростовщиков, единственная сила и надежда). Остается единственная возможная роль многочисленных кладов того периода (до нас дошла, понятно, только малая их часть) – роль “золотого запаса” на который можно купить хлеб у римлян в случае повторяющихся неурожаев. Это подтверждает и то что большую часть кладов составляют монеты ([27] стр. 22) – самый бесполезный, но и самый ликвидный, а также самый нескоропортящийся товар. То, что часть кладов составляют ювелирные изделия, данному выводу не противоречит. Если бы украшения из золота и серебра были хотя бы отчасти предназначены для ношения людьми, почему славянские “златокузнецы” не пробовали изготовлять их сами в своем стиле или, наоборот, славянские гончары не пробовали изготовлять гадательного “чары” с использованием Греко-римской символики ([27] стр. 157-159). Ответ очень прост – потому что никто этих украшений не носил и никого их вид не интересовал, а хранили их наряду с монетами потому, что, если монеты были удобнее для покупки зерна на римском рынке, то, скажем, при торговле с сарматами (например, покупка лошадей) или с лесными племенами (в лесной зоне хлеб мог уродить и в случае засухи в степи), безусловно, больший спрос был на украшения (зачем лесовикам монеты?).

Теперь о сарматской угрозе. Анализируя сказку о девичьем царстве, Б.А.Рыбаков приходит к выводу ([28] стр.575-576) что на каком-то историческом отрезке сарматы перестали представлять угрозу для славян, открылось поле для какого-то сотрудничества (богатыри женятся на “дочерях Бабы Яги”). Это можно сопоставить с упоминаемым выше сообщением Тацита о частых венедо-сарматских браках и рассказах о роксоланах (россо-аланах). Очевидно, около I в. до н.э. – I в. н.э. сарматы не только раскололись на отдельные племена (навряд ли они вообще составляли когда-либо одно “царство”), но и полностью потеряли идею своего единства, началась вполне обычная для степных народов вялотекущая “война всех против всех”. Однако, в отличие от позднейшей коллизии Русь – половцы, коллизия славяне-сарматы отличалась тем, что славяне были политически едины. Это весьма неожиданный вывод, если вспомнить, что “черняховцы” представляли собой многие сотни общин, довольно условно объединявшихся в десятки племен, которые входили в состав трех еще более рыхлых союзов племен, (см. выше) совершенно независимых друг от друга. Как же так? Вспомним, что во II-IV веках в “Трояновой земле” в отличие от Руси XII-XIII веков не было феодальной знати, то есть не было феодальной междоусобицы, войн за “золотой киевский стол”, братоубийственной резни и грязных сделок с иноземцами. Л.Н.Гумилев отмечает, что киевские летописцы, проклинавшие набеги половцев - союзников черниговских князей умалчивали о торках – союзниках князей киевских. Вероятно, что, если бы до нас дошли летописи, составленные в Чернигове, то там было бы наоборот: черниговцы и половцы хорошие, а торки – исчадия ада. Понятно, что набеги степняков продолжались. Но Владимиру Мономаху, сумевшему объединить князей, удалось одержать полную победу над половцами, поскольку это и не особенно трудно, учитывая большое численное превосходство населения Руси над степняками и глубокий снег, выпадающий в Причерноморье, лишающий последних маневренности тем, что заставляет их жаться к зимникам с заготовленным сеном ([19] стр.367). Углубляясь на тысячелетие раньше можно с уверенностью сказать, что в чем “черняховскому” обществу можно доверять, то это в отсутствии малейших мотивов к “крамолам” с иноземцами, которые так отметили потом князей и бояр. А раз так, то и положение сарматов, охочих до набегов, было безнадежным. Поднималось ополчение “Трояновой земли” и ранней весной начинало поход против “воровского” племени. Окрестные же сарматские племена, очевидно, даже вступали в союз со славянами и помогали добивать разбитое племя, чтобы поделить между собой его территорию и скот. Таким образом, достаточно было нескольких таких нетяжелых походов, чтобы в степи наступил мир, а сказка о Бабе Яге превратилась в сказку о девичьем царстве.

Основную часть “черняховцев” составили, вероятно (см. [7] стр.71), переселенцы из лесной “зарубинской” зоны – зачем горевать в комариных лесах, когда можно получать гораздо более высокие урожаи на степных черноземах и даже не надо рубить леса! Тезки-река – Западный Буг и Южный Буг, скорее всего, говорят о том, что бужане – жители берегов Западного Буга частично переселились на юг и реку назвали по имени своего племени. « В небольших долях на южной и юго-западной окраинах основной черняховской области присутствуют признаки старой или чужеземной обрядности: скорченные трупоположения (4% от общего числа; архаизм), катакомбы (2%; сарматы), ямы с заплечиками (5%; левобережный признак), повторный обжиг посуды при трупосожжениях (3%; пшеворский, западнославянский признак).» ([2] стр.92). Вероятно, 2% сарматских захоронений принадлежат аборигенам, ранее проживавшим на этих землях и впоследствии ославянившихся (более поздний подобный пример – обрусение финно-угров Европейского Севера), а остальные – потомки «сколотов» Геродота ([1] стр.256).

Собственно, все общественные дела (религиозные, экономической взаимопомощи, суда и т.д.) решались на уровне общины народным собранием под председательством “князей” (вождей-жрецов), выбираемых собранием (это не исключает и наследования, если наследник всех устраивает, и что, вероятно, обычно и было). Собрание племени и племенной князь ведали, в основном, улаживанием конфликтов между общинами. Светлому князю (позднейший термин) и собранию представителей союза племен оставалось только (помимо улаживания межплеменных конфликтов) следить за безопасностью торговых путей (достигалось руками племен и общин, живущих на этих путях), объявление всеобщего ополчения и “иностранные дела”, заключающиеся также, в основном, в отстаивании безопасности важных торговых путей и совместной обороне против общего врага (сарматов, потом готов). То, что союзы племен не имели много власти доказывает условность их этнонимов. Б.А.Рыбаков полагает, что термин “уличи” появился от их местоположения – у излучины Днепра ([27] стр.28). Этноним “тиверцы” явно происходит от имени императора Тиберия (умер в 37 году), греки произносили “Тиверий”. При нем к Риму были присоединены земли западного Причерноморья. Дальнейшее легко представить. Как только римские легионы вышли к Черному морю, все прибрежные греческие колонии обзавелись храмами в честь императора, где перед статуей Тиберия воскуряли фимиам в самых неумеренных количествах. Но Тиберий не был обожествлен после смерти, да и память оставил не самую светлую. И вот жители, скажем, Ольвии, не знающие меры ни в прижизненных похвалах, ни в посмертных проклятиях, озаботились тем, как статуя такого необожествленного мерзавца может стоять рядом с (О!) статуями Тита и Траяна. Проблема была в том, что разбить статую принцепса, даже не особенно популярного – дело довольно двусмысленное, может быть неправильно понято. Выход же из созданного ими же затруднения был найден в том, чтобы подарить статую племени “варваров” – их постоянных торговых партнеров. Подарить, разумеется (ох, уж эти доносчики!) со всеми божественными атрибутами и под обязательство исполнения соответствующего культа. Бывшие “зарубинцы”, а ныне “черняховцы”, разумеется, не возражали против подарка (“дают – бери, бьют – беги”), не возражали и против культа (что они имели против римлян вообще и их богов в частности?) и статуя была установлена в святилище ([27] стр.212-220) союза племен. А, поскольку “со-бытия” в таком святилище составляли весьма немалую часть функций союза племен, то немудрено, что, для отличия от членов союза уличей “граждане” данного Союза стали называть себя тиверцами.

Последнее замечание. “Троянова земля”, разумеется, не была государством. Она не была классовым обществом, и там не было необходимости в “особых отрядах вооруженных людей, имеющих в своем распоряжении тюрьмы и прочее”. Историками часто это оценивается как недостаток “Ах, какой ужас! Какая жалость! Какая отсталость! В Египте фараоны правили уже пять тысяч лет назад, а у нас счет “фараонам” можно вести разве что со времен Ярослава Мудрого! Ну что им стоило хоть дать себя завоевать римлянам!” Сейчас такие оценки можно считать анахронизмом. Хороший политический строй или плохой – это определяется исключительно его адекватностью для данного общества в данных конкретных условиях. Самодержавие Ивана Грозного было вполне адекватно условиям, окружающим Россию в XVI веке. Это необходимо признать, как нам ни жалко повешенных, зарезанных, запоротых, замученных и т.п. Как можно желать нашим предкам II-IV века, которые не были вынуждены форс-мажорными обстоятельствами XVI века, чтобы они “из любви к прогрессу” ввели у себя вполне ненужные тогда виселицы, кандалы, тюрьмы и т.п. “фараоновы” прелести?!

“Развитие ремесла, покупка предметов роскоши, переход к новой, более высокой форме поселений – все это следствие экономического подъема, обусловившего и новую ступень социального развития, связанного с обогащением местной знати без существенного выдвижения военного, всаднического элемента, что, очевидно, следует связывать с неизменной заинтересованностью империи в сохранении мира и регулярных торговых связей. Характерно отсутствие крепостей в черняховское время на всем пространстве лесостепи” ([27], стр.23).

Данное положение как раз и является стремлением его автора “подтянуть” историю древних славян под желательный эталон “развития производительных сил”. Имея перед глазами данные археологов, доказывающие неприятный факт отсутствия в черняховской культуре военно-феодальной знати – “всаднического элемента”, Б.А.Рыбакову ничего не остается, как пытаться доказать теорию о полном мире в Причерноморье на протяжении трех веков, хотя сам же он пишет о существовании 16 городищ по нижнему Днепру ([27] стр. 27). Если уж сама Империя даже во II в. н.э. (начиная с даков и маркоманов), не говоря уж о IV веке, вся сотрясалась от набегов “варваров”, то говорить о том, что “варвары” почему-то обходили Днепр и Днестр стороной… Вероятно, действительно, обходили. Но потому-то и обходили, что на собственном печальном опыте убедились в прочности днепровских крепостей и в несокрушимости выходящего в поле ополчения (об этом ниже подробнее). Но тогда что остается от притянутого за уши вывода об обогащении местной знати? Только клады римских монет и римских украшений? Но ведь до нас дошла ничтожная часть из реально существовавших кладов (в России, например, люди сейчас кладут деньги в Сбербанк, чтобы их получить обратно, а не чтобы отдать каким-нибудь “археологам”), поэтому сейчас невозможно даже доказать, что подобный “золотой запас” не имела каждая “черняховская” семья (тогда существовали большие семьи). Но, конечно, гораздо вероятнее то, что эти клады представляли собой общинный фонд на случай неурожая. Представим себе, как могла идти торговля зерном с Империей в то время. Возил ли каждый “черняховец” в каждый благополучный год зерно со своего поля в Ольвию на продажу? Видимо, нет, неурожайные годы, тем более по нескольку лет кряду, были нечасто, и продавать значительную долю урожая каждый год не требовалось, даже с учетом того, что покупать приходилось, понятно, по более дорогой цене, чем продавать. Было ли тогда у славян профессиональное купеческое сословие? Видимо, не было, за отсутствием сведений о нем и в гораздо более позднюю эпоху, а, кроме того, слишком уж это рискованный способ спасения от голода – отдавать торговлю хлебом в руки барышников, для которых, чем больше людей умрет от голода, тем больше можно поднять цены. И тогда несомненным явится, что славяне II-IV веков поступали так же, как русские крестьяне вплоть до начала ХХ века. Когда выдавался богатый урожай, в деревне собирали общий обоз (или караван судов), который в сопровождении части жителей деревни отправлялся до, например, Ольвии. Продав зерно, обозники возвращались в деревню, отчитывались перед всеми односельчанами и… В ХIХ веке, обычно, после этого делили деньги – так было сохраннее от загребущих лап бар да чиновников. Но во II-IV веках что могло быть естественнее, чем не делить монеты (а тем более, плохо делимые “предметы роскоши”) а, пересчитав их, отдать на хранение “князю”-старейшине? В случае неурожая так же постановляли взять у него часть серебра, и все повторялось в обратном порядке.

Итак, об отсутствии племенной “обогащенной” знати свидетельствуют как все археологические находки (отсутствие ([27] стр.93) заметного “имущественного” различия в захоронениях того периода, отсутствие признаков неравенства в жилых помещениях, отсутствие “выдвижения военного, всаднического элемента” ([27] стр.23), отсутствие признаков употребления золота и серебра в быту ([27] стр.157-159)); как фольклорные материалы, восходящие к тому периоду (“роскошь дворца Кащея” в сказке и “нелогичность” допущенная в былине по поводу простого образа жизни, уготованной невесте героя после замужества); так и летописные данные о гораздо поздних временах, свидетельствующие о том, что ([22] стр.50-51, стр.86) даже настоящая феодальная знать Руси Х века, даже после всех влияний варягов-греков, сохраняла склонность к весьма скромному образу жизни. И не надо ничего выдумывать!

Появление готов

Готы появились в Причерноморье в конце II – начале III в.н.э. Везеготы поселились к северу и северо-востоку от низовий Дуная и вскоре стали потрясать своими набегами земли Империи, остроготы поселились у берегов Азовского моря и в IV веке часто совершали грабительские морские походы по Черному морю (корабли им предоставляли греческие города в Крыму) ([15] стр.138, [20] т.5, стр.211). Для нас интересно именно разделение союза готских племен на “восточных” и “западных”. Посмотрев на карту ([27] стр.30) можно увидеть, что расположение находок археологической черняховской культуры лежит как раз между “восточными” и “западными” готами. В общем, это естественно, что пришельцы из Скандинавии, а также племена, увлеченные последними за собой, заняли “свободные” малонаселенные земли, включили в свой состав аборигенов и некоторых соседей и распались на два народа. Везеготы, имеющие границу с богатой Римской империей, вложили всю свою ярость, столь характерную для эпохи Великого переселения народов на попытки вторжения в имперские владении, что даже в III веке было более, чем непростой задачей. Легко можно понять, что воевать со славянами (тиверцами) у них не было никакого желания – и незачем, и рискованно вести войну на два фронта. Тиверцев (вспомним об их общественном строе) также мир на Западе вполне устраивал. Поэтому, археологи отмечают в западных “черняховских” районах даже некоторое количество смешанных “черняхоидных” поселений ([27] стр.27). На востоке дело было по-другому. Широкое Черное море отделяло остроготов с их бьющей через край воинственной энергией от богатых римских земель. Пиратские набеги навряд ли могли удовлетворить их жажду золота и славы (а заодно, некоторым кровопусканием охладить пыл воинов). На греческих кораблях, управляемых греками много не навоюешь, а своей морской традиции у готов, понятно, не было. Следует добавить, что Т.Моммзен, говоря о готских пиратах на Черном море в эту эпоху, подчеркивает, что участие собственно готов в этих набегах не было особенно значительным, кроме того, он указывает, что морским центром нападений была гавань Тира в устье Днестра ([20] т.5 стр.170). Получается что роль остроготов в морском пиратстве была уж совсем незначительной – на запад от Днестра жили везеготы, на восток – тиверцы. Остроготам оставалось разве что заниматься мелкими «правонарушениями» на Днепре. И, вполне естественно, что избыток сил готы расходовали на войны с западными соседями – тиверцами и уличами. Академик Б.А.Рыбаков с этим не согласен. Он полагает, что славяне этого периода не подвергались опасности нападения. Указывая на отсутствие городищ вокруг селений (он отмечает, однако, что именно на нижнем Днепре располагались крепости славян – целых 16) и отсутствие оружия среди археологических находок ([27] стр.93). Однако сам же указывает, что границей между готскими и славянскими поселениями был нижний Днепр ([27] стр.27) – серьезная водная преграда ( см. также [32] стр.17, рис.1).

Следует сказать, что строительство укреплений вокруг каждого села – мера, способная быть эффективной только против набегов совсем маленьких группок всадников, да и то, мало смысла защищать городище, если будут вытоптаны поля. Если же противник посерьезнее, чем десяток – другой всадников, то от укрепления каждого села – один вред. Множество маленьких гарнизонов, рассеянных по маленьким крепостям могут быть уничтожены один за другим совершенно незначительным отрядом противника (но над каждым отдельным гарнизоном этот отряд будет иметь подавляющее превосходство, а жители не смогут даже разбежаться по лесам, потому что сами загнали себя в эту ловушку). Поэтому никогда на Руси, если не упоминать совсем уж седой древности, не пытались оборонять каждую деревню. И на границе с “Диким полем” Х-XIII веков, и на Псковском порубежье XIII-XVI веков тактика была одна – армия (ополчение) пытается перехватить вражеское войско в поле и разбить его, в случае поражения или слишком превосходящих сил противника, войска отходят в крепости и туда же прячутся жители окрестных сел с частью имущества. Именно такую единственно возможную тактику применяли славяне против готов – построив крепости на высоком берегу за широким Днепром, поднимая ополчение в случае нападения. По поводу же отсутствия оружия среди “черняховских” находок скажем так:

1. Гораздо позже – в средние века помимо конного войска на Руси существовало пешее ополчение, вооруженное, в основном, топорами, охотничьими рогатинами, засапожными ножами. Неужели Б.А.Рыбаков полагает, что в III-IV веках всех этих предметов не было в доме каждого “черняховца”? Понятно, что археологи таких находок не найдут – даже и в XIX веке крестьянин никогда бы не выбросил и не закопал топор, даже сточенный и сломанный, а отнес бы кузнецу. Можно упомянуть и охотничьи луки – мало было жителей берегов Днепра, богатого водоплавающей птицей, без такого оружия.

2. Специальное (“человекоубойное”) оружие также могло существовать (меч, щит, шлем, палица и т.д.), но попасть в руки археологу они уж совсем шансов не имели: меч и щит – это не клад серебряных монет, который закапывают и могут забыть, где закопали (умер тот, кто закопал). Железо, дерево, кожа, из которых делают оружие, боятся сырости и закапывать их никто не будет, не говоря уж о том, что это абсурд – на то оно и оружие, чтобы всегда быть в боевой готовности (версия о том, что кто-то мог потерять меч у себя на заднем дворе, где потом будет археологический раскоп, еще абсурднее).

3. То, что оружие не встречается в захоронениях того периода говорит только о том, что тогдашний погребальный обряд захоронений с оружием не предусматривал, а последнее, в общем случае, как говорят математики, не связано с вопросом, о наличии или отсутствии оружия у живых (сейчас в России, когда хоронят офицера или прапорщика, разве “Калашников” рядом кладут?). Да, среди народов, переживающих стадию феодализма или “военной демократии” при захоронении профессиональных воинов часто встречаются подобные обряды, чтобы покойный и на том свете выделялся перед “серыми мужиками”. Но то-то и оно, что это для “профессиональных воинов”, “выделялся”, а тогда у славян никто не выделялся, рогатина, а, возможно, и меч были в каждом доме. Зачем класть рогатину в могилу, она и сыну покойного пригодится!

Делаем вывод, что хотя славяне “Трояновых веков”, действительно не боялись нападения извне, но это было не потому, что у них не было врагов, а потому что при любом набеге брало оружие все племя, при большом нашествии – вся “Троянова земля” и враг быстро убеждался в своем легкомыслии – неприятностей много, а добычи – увы (в III-IV веках еще не было столь дотошных археологов).

В отношении остроготов можно однозначно сказать, что они часто пытались нападать на славян, но, первое время, без малейшего успеха, о чем единодушно говорят и Иордан, и русский фольклор (события и в сказках, и в былине, и у Иордана начинаются с гораздо более поздних реальных событий). Это, впрочем, неудивительно: разрозненные, разношерстные племена (“готы” только по названию) посылали разрозненные, разношерстные, слабые дружины, которые, устилали в течение веков своими костями не только границы Римской империи ([34] стр.18), но также, очевидно, и Днепровский рубеж “Трояновой земли”. Так было. Но потом ситуация стала меняться. На сцене появился Кащей.

Кащеево царство

Иордан пишет: “После того, как король готов Геберих отошел от дел человеческих, через некоторое время наследовал королевство Германарих, благороднейший из Амалов, который покорил много весьма воинственных северных племен и заставил их повиноваться своим законам. Немало древних писателей сравнивали его по достоинству с Александром Великим…” затем перечисляются подвиги Германариха и покорение народов, а дальше: “Он властвовал, таким образом, над всеми племенами Скифии и Германии, как над собственностью”. ([17] стр.83-84). Один из “древних писателей” Аммиан Марцеллин, говоря о вторжении гуннов, дает такое сообщение: “…они [гунны] смело прорвались внезапным нападением в обширные и плодородные земли Эрменриха, весьма воинственного царя, которого страшились соседние народы из-за его многочисленных и разнообразных военных подвигов” ([2] стр.494).

Современные исследователи уже достаточно сказали (см. например [27] стр.25-31, [17] коммент. на стр.265) о преувеличенности предположений некоторых историков об “империи Германариха”. В самом деле, что за странная империя в которой подданные живут так далеко (какие-нибудь “васинабронки”), что от них нет никакой пользы сюзерену, изнемогающему в жестоких войнах на берегу Азовского моря? Можно еще добавить, что упоминаемый “король Геберих” был предводителем везеготов (судя по его подвигам), а то, что вождь остроготов Германарих упоминается в одной фразе с ним, говорит только о том, что автор весьма механически связывает предания разного происхождения и имеет весьма смутные представления о географической изоляции остроготов от везеготов. Чтобы лучше понять положение Иордана надо вспомнить, сколько труда, времени и крови потратила Москва на подчинение Твери (всего-то на расстоянии немногим более 100 км) и, для сравнения – время и усилия, требуемые для покорения громадной территории от Урала до Камчатки (заняло всего около полувека). Пожалуй, если бы историк времен царя Алексея Михайловича не имел под рукой летописей (а Иордан их не имел), и был бы столь же нетверд в географии, как автор “Гетики”, то он просто обязан был бы поместить Тверь и Рязань где-нибудь у берегов Тихого океана. В общем, с “меренс” и “морденс” все ясно. Германарих (он же Кащей), действительно, был “весьма воинственным царем”, совершившим “многочисленные и разнообразные военные подвиги”. То, что именно он объединил разрозненные племена Приазовья и Крыма в мощный союз остроготов несомненно. Это доказывается хотя бы тем, что и Иордан до Германариха пишет только о вождях везиготов. Итак, с племенами Приазовья всё понятно – так или иначе Кащей вовлек их в союз с несколькими готскими племенами, а кто по-хорошему не понимал (как, например, герулы) те стали “в большей части перебитые”.

Подробнее об этом будет сказано ниже, а тут стоит только пояснить, почему мы слово “король”, “государство” закавычиваем. “Держава Германариха”, разумеется, не была государством, сам Кащей не был монархом (во всяком случае, до “второй” войны”). Он был просто признанным вождем одного из готских племен. Хотя у него уже, вероятно, была дружина, подчиненная лично ему, но это был всего лишь зародыш “особых отрядов вооруженных людей”, против всего племенного ополчения эта горстка выстоять, безусловно, не могла. И правил Кащей родным племенем не по собственному произволу, а по постановлению народного собрания племени (на тот момент, возможно, уже – собрания воинов ополчения). Другие готские и неготские племена, признавая власть “короля” (тиуданса), добровольно или не очень, продолжали жить по-старому, но в случае войны должны были предоставить свое ополчение (или малочисленные дружины) в распоряжение верхового вождя. Явно не могла на тот момент идти речь о налогах (дани). Племена Приазовья жили натуральным хозяйством, взять с них было нечего. Гораздо позже, гораздо более “продвинутое” государство Аттилы налогов не знало. Мы знаем, что на свадьбу Аттилы и Ильдико съехались вожди всех подвластных племен и привезли подарки “новобрачному”([8] стр.276). Зная, что у Аттилы было больше тридцати “законных” жен различного ранга (там же стр.72), а правил он 20 лет, понятно, что подобные мероприятия представляли собой регулярный смотр боевых соратников, а заодно и способ замаскированного обложения подданных данью. За три четверти века до этого в Приазовье навряд ли существовала даже и эта патриархальная система налогообложения. Дружина Германариха и он сам кормились за счет военного грабежа, может быть отчасти за счет пиратства за морем и на Днепре. Остается нерешенным вопрос о том, кто принимал решения в этом союзе племен об объявлении войны тому или иному народу (а других политических вопросов, собственно, у этого союза, и не было)? Было ли это волевым решением вождя? (Тогда его надо называть королем без кавычек, а государство – монархией). Было ли это функцией совета вождей племен? (А если так, в какой пропорции при “голосовании” учитывались голоса коренных готских племен и недавно покоренных?) Рискну высказать предположение, основываясь на сообщении Иордана о том, что Германарих умер на сто десятом году жизни (как отмечалось выше, подобное сообщение можно отнести к числу наиболее достоверных у данного автора). В описываемой период “собирания земель” в середине IV века Кащей уже был очень старым человеком, пользующимся вполне понятным уважением вождей племен, годящимся ему во внуки. Здраво оценивая настроения молодых головорезов, он всегда принимал решения, устраивающие большинство вождей, и этим добился огромного авторитета. Через сорок-пятьдесят лет все привыкли к тому, что вождь принимает только мудрые решения и перестали пытаться их оспаривать. Кроме того, слишком старый, чтобы самому вести воинов в бой, Кащей должен был доверить это молодым вождям (кстати, вероятно, большинство войн и велось небольшими отрядами), а это ставило его в чрезвычайно выгодную позицию. Вожди связывали свое честолюбие с победами на поле боя, у них не было причин рассматривать “короля” как стоящего на их пути к славе. С другой стороны, за любое из частных военных поражений несли ответственность эти низшие вожди. А Кащей укреплял свою славу не только мудрейшего из готов, но и непобедимого (особенно если он прославился победами в молодости).

«Все современные историки, изучавшие жизнь и характер Аттилы, отмечают, что он был, прежде всего, дипломатом… Молодой император [Аттила], желавший заявить о себе, должен был всегда и везде оставаться дипломатом: в оттенках поведения, в осознании важности внешнего облика, в выборе послов, в торжественности или разгульном веселье приёмов, в грубом нажиме или в тонкостях заключаемых договоров. Там надо внушать страх, тут проявить мягкость, здесь казаться суровым, а там добродушным жизнелюбом, быть то строгим, то милосердным. Аттила стал выдающимся актером политической игры, обладая врожденным талантом подчинять себе людей.” ([8] стр.80) Следует добавить, что Аттила – единственный из “варварских” вождей Великого переселения, о “жизни и характере” которого мы имеем хоть сколько-нибудь достоверные сведения. Кроме того, Аттила, пожалуй, самый удачливый из “королей”. Поэтому, хотя это и весьма рискованно экстраполировать данные об Аттиле на Германариха-Кащея, однако, вполне логично предположить, что “счастье и удача” последнего объяснялась теми же личными качествами, что и редкостное везение первого.

И последний вопрос. “После поражения герулов Германарих двинул войско против венетов, которые, хотя и были достойны презрения из-за [слабости их] оружия, были, однако, могущественны, благодаря своей многочисленности и пробовали сначала сопротивляться. Но ничего не стоит великое число негодных для войны, особенно в том случае, когда и бог попускает и множество вооруженных подступает. Эти [венеты], как мы уже рассказывали в начале нашего изложения – именно при перечислении племен, - происходит из одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов. Хотя теперь, по грехам нашим, они свирепствуют повсеместно, но тогда все они подчинились власти Германариха”. ([17] стр.84).

Со времен Тацита под венетами понималась славянские племена. Понимая данный отрывок буквально, можно сделать вывод, что все “черняховцы” – россы, уличи, тиверцы вошли в состав союза готов, и не добровольно, а после военного поражения. Однако в родовых преданиях, на основе которых Иордан писал этот отрывок, преувеличения “все они” весьма часты и перенесения описаний военных действий с одной эпохи на другую также обычное дело. Археологи фиксируют ([27] стр.37) один разгром черняховских городищ на Днепре того периода и наиболее логично отнести его ко “второй” войне (см.[32] стр.17).

Обратимся к фольклору. В “древней” сказке тиверцев герой впервые увидел Кащея, когда тот был уже “связан” (т.е. после “первой” войны с гуннами). В былине уличей Кащей начинает причинять беспокойство, только после того, как его освободили. А вот о россах речь вполне может идти:

1. Россы (“росомоны”) в любом отношении могли быть отнесены к венедам.

2. К моменту вторжения гуннов Иордан говорит о росомонах, как о племени, служившем Германариху, называет их “вероломными” за “уход от короля”. Жена вождя росомонов оказывается в пределах досягаемости “короля” (проще говоря, была заложницей в его ставке). Косвенно об этом говорит и то, что ее имя было переведено на готский – достаточно близкое знакомство.

3. В “новой” сказке, относимой к россам, в отличие от фольклора других союзов есть описания кащеева царства, кащеева войска и самого Кащея. Такое различие о чем-то говорит.

Итак “служили”. Однако, о военной победе готов речь явно не идет. Достаточно взглянуть на карту, чтобы увидеть абсурдность такого замысла – идти походом против самого дальнего из славянских племен, оставляя в тылу уличей и тиверцев в 100-200 км от своих собственных поселений. Так что присоединение росомонов была не военная, а дипломатическая победа Кащея. Еще раз взглянем на карту. Между везеготами, на тот момент довольно успешно грабящими земли Империи и союзом остроготов были владения тиверцев и уличей. Что может быть естественнее для Кащея, чем попытаться “выбить” этот клин, установить общую границу с собратьями, вместе с ними принимать участие в походах на римские владения, а там… может быть и возглавить всех готов. Стимулы россов к союзу понять труднее, но можно. Об одном уже говорилось в первой главе – росская знать позавидовала готской знати в ее образе жизни и толкнула народ на союз со злейшим врагом против собратьев-славян. Были и другие предпосылки. Во всей Европе рушились тогда структуры прежней племенной жизни. Пахари бросали поля, народы бросали насиженные земли и шли… на смерть.

Роксоланы (россоаланы) ещё в I веке грабили земли Империи вместе с везеготами. Многие исследователи (например, [15] стр.128) считают роксоланов иранцами, как и аланов-кочевников. Однако, не нужно долго доказывать, что народы, впервые выступающие на “мировую арену” часто называются по имени другого народа, уже известного соседям. Примерами являются персы Ахеменидской державы, которых долго по привычке называли мидянами; монголы Чингисхана, которых часто называли татарами по имени их злейших врагов; праславян Приднепровья VI-III веков Геродот называл, обычно, скифами и т.п.. Если отряды россов Среднего Приднепровья I-IV веков, совершающие набеги на Дунай, были похожи на аланов, то следует вспомнить, что ещё Тацит говорил о сходстве обычаев венедов и сарматов главное различие между ними он видел в том,что сарматы были кочевниками, а венеды жили оседло. Но роксоланы не были конным народом, Страбон пишет о них: «легкая пехота у роксолановв облекается в шлемы из сырой бычьей кожи и в панцири; для наступления они пользуются копьём, мечом и луком, на роксоланов похожа в этом отношении и большая часть прочих народов» (цит. по [6] стр.103). Итак роксоланы – не принадлежали к кочевым сарматским племенам и все этимологии их этнонима из иранских языков (“светлые аланы”, “сверкающие аланы” и т.п.) повисают в воздухе. Хотя строго доказать тождество этнонимов роксаланы-россоаланы непросто, это остается весьма вероятной гипотезой и тогда их пример говорит о том, что и у россов далеко не все были довольны судьбой пахать землю в будни и водить хороводы в праздники.

В “Калевале” есть строки:

«Не нужна мне кладовая

Серебро, что взято с бою

Несравненно мне дороже,

Чем все золото на свете,

Серебро, что взято плугом.»

Вероятно, к IV веку многие россы уже рассуждали так, и симпатии к готам были сильны. Мог быть у них еще один повод (или предлог) перейти на сторону готов. Из той же новой “росомонской” сказки мы знаем, что Кащей, еще до всех более известных событий занимался пиратством на Днепре. Излишне говорить, что торговый путь по Днепру был наиболее необходим именно россам. Уличи и тиверцы, в крайнем случае, могли возить хлеб на 100-300 км посуху. И у россов могли появиться сначала претензии к союзникам (не могут уберечь торговый путь!), потом пересылки с готами, а потом и договор с последними, гарантирующий “мир и дружбу”, “путь чист” по Днепру и предстоящий удар в спину собратьям (возможно, несколько завуалировано).

Итак, “империя” пополнилась, но запланированный поход на запад не состоялся. Потому что с востока пришли гунны.

Пришествие гуннов

Аммиан Марцеллин описывает войну гуннов с готами так:

“1. И вот гунны, пройдя через земли аланов, которые граничат с гревтунгами и обычно называются танаитами, произвели у них страшное истребление и опустошение, а с уцелевшими заключили союз и присоединили их к себе. При их содействии они смело прорвались внезапным нападением в обширные и плодородные земли Эрменриха, весьма воинственного царя, которого страшились соседние народы из-за его многочисленных и разнообразных военных подвигов. 2. Пораженный силой этой внезапной бури, Эрменрих в течение долгого времени старался дать им решительный отпор и отбиться от них; но так как молва все более усиливала ужас надвинувшихся бедствий, то он положил конец страху перед великими опасностями добровольной смертью. 3. Витимир, избранный после его кончины царем, оказывал некоторое время сопротивление аланам, опираясь на другое племя гуннов, которых он за деньги привлек в союз с собою. Но после многих понесенных им поражений, он пал в битве, побежденный силой оружия”. Дальше идет описание отступления готов на запад, а потом за Дунай. ([2] стр.494-495).

Можно согласиться с Л.Н.Гумилевым, что гунны – народ, кочевавший во II-IV веках в сухих степях и полупустынях Прикаспия, образовавшийся в результате смешения той части хуннов, (“неукротимые хунны”), которые бежали от сяньбийцев с территории современной Монголии, и местных народов, в основном, угорского происхождения. Гунны кочевали круглый год, на зиму отгоняя стада в малоснежные пустынные районы, и были соседями аланов, которые, занимая более влажные степи, были вынуждены из-за глубокого снега заготавливать на зиму сено. ([15] стр.115-118). Ничего удивительного в том, что обычная степная вялотекущая малая война между гуннами и аланами перешла в “горячую” фазу войны на уничтожение и покорение. Л.Н.Гумилев связывает это с увлажнением степи, в результате чего для аланов вновь стали привлекательными их старые земли, оставленные ранее из-за засушливости и заселенные после этого гуннами. Но это совершенно необязательно. Достаточно вспомнить прежнюю историю хуннов – их истребительную войну с сяньбийцами, и прошлое аланов – столь же истребительную, но победоносную войну против скифов в III в. до н.э.; станет понятно, что войну не обязательно могли повлечь именно атлантические циклоны. Итак, война началась и гунны начали оттеснять аланов к долинами Дона и Кубани, которые последние использовали как укрытия на зиму для семей воинов и скота и, кроме того, в которых жили оседлые аланы, которые, кроме заготовки сена для скота кочевников, также выращивали хлеб и занимались ремеслом и торговлей. ([15] стр.117).

Вернемся к цитированному тексту. Оставим пока тему “добровольной смерти Эрменриха” (об этом много потом), остановимся на подвигах “Витимира”. Отметим упомянутое вскользь “избрание” вождя, что подтверждает данную выше “докоролевскую характеристику империи Германариха”. (Иордан любит употреблять слово “наследовал”, но это явно диктуется тенденциозностью его труда). Рассмотрим более чем странную фразу “Витимир… оказывал… сопротивление аланам, опираясь на другое племя гуннов, которое он за деньги привлек в союз с собою”. Если речь идет о войне готов с гуннами, а остатки разбитых аланов были всего лишь подневольными союзниками последних (см. выше цитату), то почему говорится о войне с аланами? Более того, весьма странно, чтобы “другое племя гуннов” выступало против собратьев на стороне врага, да еще и за деньги. Из истории известно, что, хотя степные воины и занимались часто подобной проституцией, но это бывало уже после разрушения былого “степного братства”, через несколько поколений после широких контактов с соседними народами (например, можно сравнить сельджуков XI века с ними же века XII). Совершенно невероятно, чтобы “степные дикари” гунны, живущие натуральным хозяйством и не знающие, что такое деньги, дошли бы до этого (подобного за ними не замечалось и в V веке). Итак, эту фразу надо перевернуть наизнанку: “Витимир” оказывал сопротивление гуннам, опираясь на одно из недобитых аланских племен, которое привлек за деньги. Такая редакция имеет больший смысл, но оставляет вопросы. Гунны воевали с аланами ради их роскошных пастбищ, а также ради степной вражды, переходящей из поколения в поколение, зачем им нападать на оседлых готов, да еще тогда, когда и аланы еще не все покорены (эти “неукротимые аланы” потом отступали от гуннов до самой Испании)? И как могли аланы брать деньги с союзников за войну, которую они и так вели? Придется вывернуть фразу еще раз: аланы в своей войне против гуннов за деньги привлекли на свою сторону своих западных соседей готов. Вот тогда все становится на свои места. Аланы, имея “во всем равную” гуннам конницу, остро нуждались в пехоте, которая защищала бы их зимники в долине Дона, чтобы главные их силы могли напасть на уязвимые зимние стойбища гуннов (кормя коней зерном в торбах). Как уже говорилось, аланы были вполне платежеспособным народом, с развитыми ремеслом и торговлей, а готы, как все германские народы эпохи Великого переселения были до золота сами не свои ( и, как было сказано выше, они тогда, вероятно, не знали никаких налогов, источниками существования для «короля» и его дружины были военная добыча и различные приношения, в том числе от иноплеменников). Остроготы ввязались в войну, в результате чего гуннам стало ясно, что единственная для них возможность разгромить аланов – это сначала разгромить готов и они “смело прорвались внезапным нападением” в готское Приазовье. Как?

Цитирую Иордана “… взъярилось на готов племя гуннов, самое страшное из всех своей дикостью…” (дальше идет легенда о происхождении гуннов). “Вот эти-то гунны, созданные от такого корня и подступили к границам готов. Этот свирепый род, как сообщает историк Приск, расселившись на дальнем берегу Мэотидского озера, не знал никакого другого дела, кроме охоты, если не считать того, что он увеличившись до размеров племени, стал тревожить покой соседних племен коварством и грабежами.

Охотники из этого племени, выискивая однажды, как обычно, дичь на берегу внутренней Мэотиды, заметили, что вдруг перед ними появился олень, вошел в озеро и, то ступая вперед, то приостанавливаясь, представлялся указующим путь. Последовав за ним, охотники пешим ходом перешли Мэотидское озеро, которое [до тех пор] считали непереходимым, как море. Лишь только перед ними, ничего не ведающими, показалась скифская земля, олень исчез. Я полагаю, что сделали это, из-за ненависти к скифам, те самые духи, от которых гунны ведут свое происхождение.

Вовсе не зная, что кроме Мэотиды существует еще другой мир, и приведенные в восхищение скифской землей, они, будучи догадливыми, решили, что путь этот, никогда ранее неведомый показан им божественным [соизволением]. Они возвращаются к своим, сообщают им о случившемся, расхваливают Скифию и убеждают все племя отправиться туда по пути, который они узнали, следуя указанию оленя.

Всех скифов, забранных еще при вступлении, они принесли в жертву победе, а остальных, покоренных, подчинили себе. Лишь только они перешли громадное озеро, то подобные некоему урагану племен – захватили там алпидзуров,алцидзуров, итимаров, тункарсов и боисков, сидевших на побережье этой самой Скифии. Аланов, хотя и равных им в бою, но отличных от них [общей] человечностью, образом жизни и наружным видом, они также подчинили себе, обессилев частыми стычками”. ([17], стр. 84-85).

Отметим, что о причине войны ничего не сказано, “взъярились” гунны и все тут. Это понятно – кому хочется распространяться о том, что готы сами и исхлопотали на свои головы массу неприятностей! Кроме того, вероятно, в обороне аланских зимников на Дону принимали участие только небольшие готские дружины, а не ополчение и, вполне понятно, что от этих почти мирных походов (гунны не умели брать укреплений) на осталось следа в готских преданиях. Комментируя данный отрывок Л.Н.Гумилев соглашается с Иорданом в том, что “прорыв” гуннов, действительно, произошел не через долину Дона, во всей истории крайне трудно преодолимую для степной конницы, а именно через Азовское море. ([15] стр. 144).

Можно только добавить, что с его стороны совершенно необязательно безоговорочно поддерживать версию о броде, открывшемся из-за “гумидизации лесной зоны”. Да, мог обмелеть Керченский пролив (правда до него надо было добраться через долину Кубани, населенную аланами и столь же трудно преодолимую, как долина Дона), могла обмелеть Кутюрьма (мелководный бар Дона), мог открыться брод и через широкую часть моря (сейчас максимальная глубина его 13 метров, а в древности его недаром звали «Мэотидскими болотами»), но это не обязательно. Азовское море зимой замерзает, хотя и не каждый год, и поистине гунны “будучи догадливыми” могли додуматься до столь сложной стратагемы, как переход моря по льду (а вот Иордан, писавший в теплой Равенне, больше мог поверить вмешательству духов, чем тому, что на реке или на море мог образоваться прочный лед). Как самую экзотичную версию можно упомянуть переправу на судах (неужели “империю готов” можно заподозрить в способности организовать самую слабую противодесантную оборону своего побережья даже от самого ничтожного флота, нанятого гуннами?).

Итак, гунны форсировали Азовское море и применили против готов свою непревзойденную тактику “обессиливания частыми стычками”. То, что было эффективным против конного народа аланов, хотя частично и оседлого, должно было иметь сокрушительный успех против готов, почти не имевших, вероятно, конницы, да еще и не имевших, как аланы, больших лесистых речных долин для укрытия. Пешие готы не имели никакой возможности переловить даже мелкие отряды гуннов, они могли только обороняться в своих селениях, что имело бы мало смысла, если гунны стали бы вытаптывать посевы и продолжать осаду до тех пор, пока загнанный в поселок скот не погибнет от бескормицы. Можно добавить, что как раз во владениях Кащея – степном Крыму и Северной Таврии среднегодовая толщина снежного покрова составляет менее 10 см, то есть допускает круглогодичное кочевание, привычное для гуннов (и древних хуннов). Если эти условия и не совсем подходят для мирной жизни пастушеского племени (в некоторые годы снега выпадает больше; на снегу, бывает, образуется наст), но обеспечить конским кормом военную кампанию (и не одну) крымская степь вполне может (а, в случае природного бедствия гунны могли запастись сеном у покоренных к тому времени племен или временно отступить обратно за Азов). Слова Иордана об “урагане племен”, который вели за собой гунны, могли быть просто переносом на эту “первую” войну позднейших событий, когда, действительно, Аттила объединял под своими знаменами едва ли не половину племен европейских варваров. Но могло это частично иметь место и тогда. Аланы, например, почти все тогда, одно племя за другим, перешли на сторону гуннов. И тогда положение готов в Приазовье стало безнадежным.

“Когда геты увидели этот воинственный род – преследователя множества племен, они испугались и стали рассуждать со своим королем, как бы уйти от такого врага. Германарих, король готов, хотя, как мы сообщали выше, и был победителем многих племен, призадумался, однако, с приходом гуннов.

Вероломному же племени росомонов, которое в те времена служило ему в числе других племен, подвернулся тут случай повредить ему”. Дальше следует цитированное выше место (см. глава 1) о казни Сунильды “за изменнический уход [от короля] ее мужа”. “Братья же ее Сар и Аммий, мстя за смерть сестры, поразили его в бок мечом. Мучимый этой раной, король влачил жизнь больного. Узнав о несчастном его недуге, Баламбер, король гуннов, двинулся войной на ту часть [готов, которую составляли] остроготы; от них везеготы, следуя какому-то своему намерению, уже отделились. Между тем, Германарих, престарелый и одряхлевший, страдал от раны и, не перенеся гуннских набегов, скончался на сто десятом году жизни. Смерть его дала гуннам возможность осилить тех готов, которые, как мы говорили, сидели на восточной стороне и назывались остроготами.

Везеготы же, т.е. другие их сотоварищи, обитавшие в западной области, напуганные страхом своих родичей, колебались, на что им решиться в отношении племени гуннов, они долго размышляли и… “…и бежали за Дунай, на римские земли. ([17] стр.86).

Чтобы понять цитированный отрывок нужно вспомнить в каком отчаянном положении оказались остроготы к 375 году (этим годом историки датируют смерть Германариха). Раскиданные в голой таврической степи готские поселки были бессильны против набегов гуннов, которые в это время добивали последние непокорные племена аланов. То есть сила гуннов еще более возрастала, а готы несли большие потери от набегов и голода. Оставалось отойти из степи в лес (в долину большой реки или в лесную зону), а, еще лучше – уйти к собратьям-везеготам, вместе с которыми или отбиться от гуннов, опираясь на лесисто-горно-болотистую местность, или уйти вместе с ними дальше – за Дунай. Но в том-то и дело, что между Днепром и Днестром жили уличи и тиверцы, которые, видимо, уже давно перестали пропускать готские отряды через свои земли, а с вторжением гуннов, возможно, вступили в союз с последними (что может быть естественнее для гуннов, чем сблизиться с народами, враждебными готам, которые могут обеспечить суровой зимой их коней сеном и зерном?). Готам оставалось или прорываться прямо на запад через Днепр, Южный Буг и Днестр, или уйти в леса среднего Поднепровья (долины Дона и Донца с покорением аланов были для готов потеряны). И тут “королю” нужна была в первом случае активная поддержка россов-росомонов (их удар в тыл собратьям), во втором – как минимум, их пассивное содействие (чтобы не помогали гуннам выбивать их из лесов). Однако, этой поддержки от союзников готы не получили. Поколебавшись, народное собрание (навряд ли оно могло собраться в полном составе, просто многие мелкие сходки уполномочивали “князей”, собирающихся на “сойм”) постановило разорвать союз с “Востроготом” и направить послов к уличам и тиверцам с просьбой о восстановлении дружбы, “приязни” и союза с ними. “Светлый князь” россов отправил “королю” вежливое послание: дескать, ничего не могу сделать, а жену, пожалуйста, верни обратно. То, что Кащей, “движимый гневом”, получив это послание, приказал казнить заложницу, можно понять. И то, что после казни (или во время казни) подвергся нападению – тоже. Патриархального вождя охраняет преданность сородичей от мала до велика – лишь не проскочит через эту стену, не то, что воины с мечами; короля или султана охраняет его государственная машина (личная гвардия, штат доносчиков, придворный этикет, дворцовые стены и т.д.). Но вот Кащей уже не был “отцом” дикого племени и еще не имел в своих руках отработанного механизма позднейшего государства. И получил тяжелое ранение, выбыв из игры. В результате готы вместо одного удара – потери важного стратегического союзника, получили два – еще и потеря единого командования. Легко можно понять, что молодые вожди, которых Кащей столь долго и, вероятно, успешно, держал в руках, воспользовались случаем показать себя во всем блеске своей военной славы и кинулись воевать кто во что горазд. Даже если, как пишет Аммиан Марцеллин и был “избран Витимир”, но, вероятно, его реальная власть была ничтожна, а, “после многих понесенных поражений” и вообще иссякла. Если объединенными усилиями всего союза остроготов и можно было пробиться за Днестр, то для готов, потерявших единое руководство, все было потеряно. Небольшая часть их прорвалась к везеготам, преследуемая гуннами, а добились они только того, что втянули собратьев в войну с «Баламбером», окончившуюся поражением.

Большинство же остроготов подчинились гуннам, то есть заключили с ними договор о союзе, обязались не нападать ни на гуннов, ни на их союзников и, в случае войны, выставлять войско на помощь гуннам. После чего гунны, вероятно, вернулись в степи Прикаспия. Это может показаться спорным, мы знаем, что часть везеготов укрепилась в лесах к северу от Дуная и держалась до 380 года, после чего также ушла за Дунай. Однако, надо заметить, что навряд ли слова древних авторов: “а с уцелевшими заключили союз” или “ покоренных подчинили себе” были просто словами. Везеготы, имевшие неосторожность поссориться с гуннами, оказались врагами всех племен, союзных гуннам или покоренных ими, и продолжать осаду лесного лагеря везеготов вполне могли и эти союзники, а гунны – на тот момент еще не профессиональные воины, а “мирные” пастухи и охотники, отстаивающие всех пастбища - с торжеством и с богатой добычей ([2] с.495) вернулись к своим семьям.

Один Кащей или два?

Не особенно принципиальный, но интригующий вопрос: не являются ли упоминаемые Иорданом Германарих и Винитарий одним и тем же лицом. Некоторые исследователи ( см., например,[17] коммент. на стр.325) отвечают на этот вопрос утвердительно. Тут и некоторая фрагментарность текста Иордана о смерти Германариха, и сходство имен. То и другое – не личные имена, а титулы; Германарих (“царь германцев”) – латинизированный титул, используемый в дипломатической переписке с Римом и Константинополем; Винитарий – “победитель венетов” – почетное прозвище, данное готами своему вождю. Иордан сообщает о победе Германариха над венетами (то есть, что Германарих был “Винитарием”, кстати, выше говорилось, что тот поход так и не состоялся). С другой стороны, имя вождя гуннов Баламбера упоминается и в связи со смертью Германариха, и со смертью Винитария.

Эти предположения, разумеется, так и остались бы предположениями, если бы мы сейчас не имели нового источника – русской “новой” сказки о Кащее, того, что в ней есть и чего в ней нет. Как отмечалось выше (гл.1) в ней есть некоторые сведения о “Кащеевом царстве” (в отличие от других источников). А нет там никаких следов покушения на Германариха, только глухое сообщение о неуязвимости и бессмертии Кащея. Но почему? Как уже было сказано, в достоверности сообщений Иордана об этом событии трудно сомневаться – и не забудется, и искажать незачем. Если бы Кащей “влача жизнь больного” умер даже через несколько лет после ранения, его смерть была бы однозначно приписана героям-братьям, которые, несомненно пожертвовав жизнью, отомстили за смерть сестры (поступок весьма похвальный в родовом обществе), поддержали честь своего племени перед готами, и подвигом своим частично смыли пятно предательства с родного союза племен в глазах тиверцев и уличей. Это великолепный эпический сюжет, который имел все шансы уцелеть при всех переделках на протяжении 1500 лет, тем более, что он представлял достойный ответ уличам с их мерзкой былиной о “Настасье, освободившей Кащея”. Но ничего этого нет, всякое упоминание об этом эпизоде выброшено из сказки, а вместо этого вставлена всякая детская чепуха о “дубе у моря, сундуке на дубе” и т.п. Странно… Но все странности исчезнут, если на самом деле Кащей не умер от раны. Он упал под ударом меча, был отнесен к себе во “дворец” и прожил еще годы, становясь все более зловредным и опасным, а умер, наконец, от очевидно внешней причины – гуннской стрелы, попавшей в голову.

И тогда проясняется вся путаница в источниках. Братья княгини Лебеди перестают быть эпическими героями, а приобретают даже комические черты («недоумки полорукие, столетнего старикашку зарезать не сумели!»). Фольклор не любит таких героев – ему подавай или богатырей, или злодеев. Братья исчезли, сестра благополучно спаслась, а “белые пятна” забили всякими побасенками на тему: люби животных и они тебе помогут.

Аммиан Марцеллин, вероятно, получал из этой забытой богом окраины довольно противоречивые сообщения типа: “гунны напали на земли царя Эрменриха и имели большой успех, Эрменрих получил рану, но не в бою, после чего царем был избран Витимир”. Для римлянина-язычника – автора или его информатора – самоубийство было естественным выходом из затруднительного положения, а факт смерти непреложно доказывался избранием нового “царя”. Для римлянина IV века было немыслимым, чтобы новый властитель мог оставить живого предшественника в его “дворце”, окруженного только рыдающими дочерьми, внучками, правнучками, праправнучками и т.д. и не попытался бы его дорезать (пример – печальная судьба императора Диоклетиана, отрекшегося от престола; но и там было не то – об отречении Диоклетиана и Геркулия было широко объявлено по всей стране и эту сенсацию знала каждая собака в Империи, однако и отрекшемуся императору умереть своей смертью не дали). Итак, Аммиан Марцеллин написал то, что написал. И Иордан был хорошо знаком с его трудом, если не непосредственно, то через многочисленных компиляторов. Мысль о том, что великий Германарих мог покончить с собой, оскорбляла лучшие чувства набожного христианина и была оставлена, но само сообщение о смерти “Эрменриха” при вторжении гуннов, казалось убедительным автору, тем более что у него у самого в руках был более чем противоречивый клубок легенд и преданий готов. Как рассказчики этих легенд в VI веке, так и сам Иордан были очевидцами торжества принципа джунглей: “Акела промахнулся, разорвать Акелу!” И мысль о том, что могучим союзом остроготов мог править железной рукой не богатырь-атлет, а немощный больной старик, казалась им немыслимой и даже оскорбительной. К тому же перед готами VI века, как и перед римлянами IV века стоял тот же неразрешимый вопрос: как могло быть, чтобы ни “Витимир”, ни масса других “королей”, упоминавшихся, несомненно, в готских преданиях после “Германариха”, но до “Винитария” не дорезали этого Германариха-Винитария, если это одно и то же лицо, и если это лицо лежало раненым и не имело достаточно воинов для защиты. Все события VI века говорили о невозможности уцелеть такому “королю”. И Иордан написал, что он написал.

Но Кащей не умер. Он лежал в своем скромной “дворце”, окруженный только женщинами, а вожди готов о нем забыли именно потому, что больной старик не мог, как тогда считалось, стоять на дороге у воина. Другие заботы были у вождей: гунны и молодые конкуренты. Но когда последний из честолюбивых вождей (тех, кто не ушел на запад) пал в битве или был вынужден сдаться гуннам, создалась весьма своеобразная ситуация. Все оставшиеся в живых молодые вожди имели за плечами длинный список поражений, а также, наконец, “подписание капитуляции” перед гуннами. Единственным непобедимым и несокрушимым вождем, с которым готы могли связывать свои надежды на реванш и на победу, был… Кащей, несколько оправившийся от ранения. В это трудно поверить, но надо осмыслить фразу Иордана “Винитарий … с горечью переносил подчинение гуннам”. Разумеется, читать надо не Винитарий”, а “остроготы”. И надо только представить чувства “варваров” времен Великого переселения народов, которые массами гибли в бестолковых грабительских походах, нанимались к римлянам, истребляли друг друга, “гнали в бой королей” ([15] стр. 155), чтобы представить всю их страстную жажду реванша, все негодование, в которое их приводило мягчайшее “подчинение гуннам” (понимая всю шаткость столь далеких аналогий, покорно прошу все же читателей внимательно и подробно ознакомится с историей Веймарской Германии). И если представить себе всю эту смесь унижения и ярости у готов, можно понять почему полумертвый Кащей (однако, вероятно, не понесший до того ни одного памятного поражения и даже капитуляцию перед гуннами не он “подписывал”) стал настоящим мессией для готов, стал действительно королем без кавычек, каким он, разумеется, никогда не был до “первой” войны с гуннами, когда он только более или менее удачно маневрировал между интересами честолюбивых головорезов. Теперь было по-другому. Все вожди, кроме самых молодых и зеленых были запятнаны позором поражений, а “горечь” остроготов и их вера королю-спасителю была так велика, что они, вероятно, спокойно воспринимали даже казнь Кащеем непокорных вассалов (весьма возможно, что четвертование росской княгини Лебеди и распятие тиверского князя Буса имело свои аналоги и среди слишком самостоятельных готских головорезов). С таким народом и с таким государством можно было начинать войну. И она началась.

Начало “второй” войны

Иордан пишет: “Про них [остроготов] известно, что по смерти короля их Германариха они, отделенные от везеготов и подчиненные власти гуннов, остались в той же стране, причем Амал Винитарий удержал все знаки своего господствования. Подражая доблести деда своего Вультульфа, он, хотя и был ниже Германариха по счастью и удачам, с горечью переносил подчинение гуннам. Понемногу освобождаясь из-под их власти и пробуя проявить свою силу, он двинул войско в пределы антов и, когда вступил туда, в первом сражении был побежден, но в дальнейшем стал действовать решительнее и распял короля их Божа с сыновьями его и с семьюдесятью старейшинами для устрашения, чтобы трупы распятых удвоили страх покоренных” ([17] стр.107-108).

Этот отрывок из Иордана издавна толковался весьма неоднозначно, и, действительно, текст оставляет простор для самых разных суждений (например, про “покоренных” сказано, а о том, что их кто-то “покорил” прямо не упоминается). Археология мало что может к этому добавить, разве что фиксирует разгром черняховских укреплений на Днепре “приблизительно в середине IV века” ([27] стр.37). Чтобы составить связный рассказ об этом событии, повлекшем большие последствия, следует привлечь сведения из русского фольклора отдельных славянских племенных объединений.

1. Россы. События, послужившие прототипами сюжета их “новой” сказки, заканчиваются во время “первой” войны.

Из неодобрительного отношения былины уличей к “Настасье”, казалось бы, можно сделать вывод о восстановлении союза россов с Кащеем и о их активной помощи ему. Теоретически это можно себе представить (“оживший” Кащей кается перед россами в убийстве их княгини и ее братьев, обещает больше так не делать, жалуется, что и сам от этого дела пострадал чрезмерно, намекает, что ему было за что обижаться и т.д. и т.п.; а россы, увязшие в ссорах с соседями уличами, решили, что “мертвых нам не кресити” и совершили свое очередное “вероломство”), однако, такой вариант содержит слишком много совпадений и повторов, чтобы быть похожим на правду. Вероятно, дело было проще: россы, разорвав союз с Кащеем в прошлую войну, так и не сумели снова сблизиться с уличами. И у последних, судя по былине, остались какие-то весьма мрачные воспоминания о прежней “службе” россов у Кащея и, как было сказано, “ветры перемен”, проносящиеся по Европе в те века надували паруса отнюдь не тем, кто пытался сохранить порядки племенного и межплеменного братства, тенденция была – “перемолоть в муку” всякие общественные связи ([15] стр.166).

Неудивительно, что россы так и остались нейтральными, не оказав никакой помощи уличам, еще более усилив негодование последних (впрочем, в этом явно были виноваты обе стороны и, возможно, некоторое, по старой памяти влияние Кащея, которому это было крайне выгодно).

2. Уличи. Трудно сомневаться, что от этого похода “Винитария” они пострадали больше всего – это и их географически наиболее близкое расположение по отношению к готскому Приазовью, и данные археологии, и сюжет былины. Там речь идет не просто о поражении героя в бою, но и о пленении его, а также ведутся активные поиски “козла отпущения”, каковой и находится в лице Настасьи (россов). Имела ли место капитуляция уличей перед готами – вопрос довольно сложный. С одной стороны, в былине ясно говорится, что Иван Годинович был “связан”, а с другой – что это за капитуляция без контрибуции? “Черняховцы” были более чем платежеспособным народом по сравнению с обедневшими готами, жадность последних к серебру и золоту общеизвестна, а, если бы по договору уличи отдали Кащею хотя бы полмешка серебряных монет, то это не могло не найти стократно преувеличенное отражение у Иордана (да и в былине бы кое-что сохранилось). Упоминание в “Слове о полку Игореве” о “готских девах, звенящих русским золотом” явно относится к пиратской охоте Кащея за “золотыми рыбками”, темы, весьма болезненной для россов IV века. В-общем, как бы то ни было – все уличи капитулировали или часть племен капитулировала , или никто не капитулировал, а стали разбегаться кто куда, оставив Кащея бесноваться с захваченными пленными, не особенно и важно. Несомненно, что готы разгромили уличей, захватили немалую добычу (но не золото и не серебро!) и двинулись вниз по Днепру в земли тиверцев.

3. Тиверцы. Для восходящей к союзу тиверцев “старой” сказки характерно позднее знакомство героя с Кащеем и более спокойное отношение к нему. Если в былине Кащей напал, потом был связан, потом был освобожден и т.д., то в этой сказке и все-то действие начинается с момента освобождения его. И, если в других источниках Кащей – просто ходячее воплощение зла, что тут Кащей, собственно, ничего не имеет против самого героя. Марья Моревна захватила Кащея в плен, сковала цепями, потом, наоборот, он ее похитил; Герой, получается, вмешался в чужую войну, но и тут Кащей, в благодарность за оказанную ему услугу, дважды щадит его и рубит на куски только догнав его в третий раз. Видимо, так оно и было. Кащею ни к чему было связываться с объединенными силами всех “черняховцев” (вероятно, был уже большой и горький опыт). После того, как откололись россы (с участием Кащея или без), последний решил разбить уличей и тиверцев поодиночке, постаравшись уверить тиверцев в своих мирных намерениях и напав на уличей. План не сработал или сработал не полностью, и ополчение тиверцев все-таки подошло на помощь собратьям (иначе и тиверцы также были бы прокляты в былине). Одержав победу над уличами и, возможно, над экспедиционным корпусом тиверцев, Кащей двинулся на земли самих тиверцев – собственно, это и было целью войны – уйти из степей Приазовья, совершенно беззащитных от набегов гуннской конницы (в “старой” сказке говорится, что Кащей, вися на цепях, страдал от жажды, а, напившись, набрал такую силу, что стряхнул все цепи) в лесистые долины сначала Днепра, потом – Днестра и Дуная. Это была для Кащея единственная возможность устоять против гуннов, а разгром уличей – вероятно, самого враждебного для готов союза черняховцев (ввиду их близости к готам и ввиду того, что германцы IV-V веков с соседями по-хорошему жить не умели) – должен был позволить разгромить оставшихся без союзника тиверцев и решить эту проблему. Но вот тут нашла коса на камень. Те скудные сведения, которые мы имеем об этой войне говорят о том, что “вторая” война окончилась там, где началась – в долине нижнего Днепра. Если в “первую” войну часть остроготов сумела уйти за Днестр, даже не сообщается о прорыве с боями ([2] стр.495), возможно, сумев договориться с тиверцами, то “Винитарий” не увидел ни Дуная, ни, очевидно, даже Днестра. После первых успехов готов война перешла в затяжную фазу. Это, впрочем, неудивительно. Судя по данным археологов, на земле тиверцев был один из двух крупных сгустков «черняховских» поселений и два меньших (из трех), а у уличей – только один меньший; очевидно, тиверцы превосходили уличей по численности населения более чем в три раза (см. выше и [27] стр. 24). В “старой” сказке есть эпизод, где герой, чтобы победить Кащея, отправляется к Бабе Яге (аланам), чтобы получить волшебного коня. Не говорит ли это о попытке использовать гуннской тактики против готов еще до прихода на помощь самих гуннов?

Теперь о “короле Боже” Иордана. Проще всего считать это имя титулом – “князь бужан”( то есть племени, жившего на реке Южный Буг (см. начало данной главы)). Тогда получается, что этот тиверский вождь (возможно, он же и “светлый князь” всего союза тиверцев) был взят в плен и казнен во время похода тиверского корпуса на помощь уличам, или в устье Днепра, или при попытке Кащея развить наступление к самому Южному Бугу. Однако, едва ли стоит делать такие далеко идущие выводы из одного слова, да еще и искаженного иноязычной передачей. Весьма возможно, что Бож (Бус, см. выше гл.1) – всего лишь личное имя вождя уличей. Полное имя – Богуслав, Боислав и т.п., а уменьшительное (чего вы хотели для разбитого и плененного вождя?!) будет Бойша, Буйша, Буса и др.. Тогда слова Иордана можно понимать буквально: Кащей схватил вождя уличей и казнил его на страх другим.

Еще одна его фраза: “[Винитарий] в первом сражении был побежден, но в дальнейшем стал действовать решительнее…” Что бы это значило? У германцев того времени были три степени “решительности” при ведении войн:

1. Военные вожди идут в поход только со своими малочисленными дружинами.

2. По решению народного собрания (собраний) объявляется о созыве всеобщего ополчения. Часть воинов остается охранять поселки, скот и посевы, а остальные идут против врага.

3. Все племя, включая женщин и детей, выступает в ход, покинув дома и землю, ведя с собой скот. Так (см. цитату ниже), например, сделали кимвры и тевтоны еще в конце II в. до н.э. Излишне говорить, что такое племя не является племенем скотоводов-кочевников. Хотя во многих странах Западной Европы можно круглый год содержать скот на подножном корму, но кочевой образ жизни и кочевое скотоводческое хозяйство требует многими веками отточенных навыков (пример Азии показывает как долго и тяжело рождалась там культура круглогодичного кочевого скотоводства ([12] стр.67-86)). В данном случае скот – это просто запас продовольствия на четырех ногах, требующий постоянного пополнения. Поражение в бою этого племени означает полную его гибель – табор с женщинами и детьми попадет в плен, а рассеянные остатки воинов будут быстро истреблены так долго ограбляемыми соседями. Но даже ничейный результат в бою несет ту же гибель – мучительную смерть от голода в случае невозможности ограбить другое племя. Вполне понятно, что, когда все воины племени собраны в одну массу и им отрезан путь к отступлению, то и победа им достается гораздо легче, чем при степени №2.

Как именно действовал Кащей до его разгрома уличами (вероятно, при помощи тиверцев) и как после? Вариант с малочисленными дружинами можно отбросить даже для начала войны – это не был грабительский набег, это была война на уничтожение союзника гуннов, война с целью вырваться из ловушки голых степей Таврии. Так что, вероятно, на уличей пошло в поход все ополчение готских племен, а после поражения, когда жажда реванша достигла апогея и вера в непобедимость Кащея заколебалась, этот последний построил весь народ по “третьему варианту” (кстати сказать, это было и разумно – эвакуировать мирное население из степей в предвидении карательного похода гуннов). Помимо других преимуществ такого боевого порядка это позволяло нанести по славянам внезапный удар в самое неподходящее для земледельцев-“черняховцев” время во время пахоты и сева или во время уборки урожая (или апрель, или июль-август). Выше уже говорилось о сугубо мирном характере славянского общества того периода. Нападение врага в разгар страды, да еще после одержанной над ними крупной победы (даже Иордан не стал о ней умалчивать), так должно было поразить воображение земледельцев, что могло привести в замешательство всех уличей (а корпус тиверцев и вообще не успел на помощь, если и пошел), что делает победу остроготов, ставших профессиональными воинами-грабителями неудивительной.

В «Сказании о Мамаевом побоище» говорится, что, собираясь в поход на Русь, Мамай запретил своим подданным сеять хлеб – «будите готовы на рускыа хлебы!» ([10] стр. 204). Излишне говорить, что реальный Мамай в 1380 году не давал столь абсурдного приказа, обесценивающего плоды победы (и обрекающего жителей Орды на голод в случае поражения, как оно и получилось в действительности). В любом случае, столь неадекватное поведение хана должно было отразиться во многих русских и восточных источниках. Тут одно из трех: либо Мамай и сказал нечто подобное, но не как приказ, а как лозунг; либо поработали русские сказочники от “исторической” литературы (но на начало XV века, когда писалось «Сказание» данный жанр ещё не был так распространен); либо… Либо мы опять имеем широко распространенный в фольклоре перенос сюжетов и событий на другое время.

Подитоживая результаты первой фазы “второй” войны, можно сказать, что около 381 года (в 380 году последние везеготы ушли за Дунай, если бы война началась раньше, то, несомненно, они бы постарались принять в ней участие) огромный табор остроготов (или несколько таборов) переправился через Днепр в районе большой излучины и, сокрушая все на своем пути, прошел по правому берегу реки “до самого синего моря” и … застрял где-то между устьями Днепра и Днестра. Кампания была для Кащея проиграна.

Развязка

“Но с такой свободой повелевал он [Винитарий] едва в течение одного года: [этого положения] не потерпел Баламбер, король гуннов; он призвал к себе Гезимунда, сына великого Гуннимунда, который, помня о своей клятве и верности, подчинялся гуннам со значительной частью готов, и, возобновив с ним союз, повел войско на Винитария. Долго они бились; в первом и во втором сражениях победил Винитарий. Едва ли кто в силах припомнить побоище, подобное тому, которое устроил Винитарий в войске гуннов! Но в третьем сражении, когда оба [противника] приблизились один к другому, Баламбер, подкравшись к реке Эрак, пустил стрелу и, ранив Винитария в голову, убил его; затем он взял себе в жены племянницу его Вадамерку и с тех пор властвовал в мире над всем покоренным племенем готов, но, однако, так, что готским племенем всегда управлял его собственный царек, хотя и [соответственно] решению гуннов”. ([17] стр.108). Об этой второй фазе войны было много сказано еще в главе 1, поэтому отметим только некоторые детали. То, что гунны, несмотря на их подвижность и “сообразительность” не были в курсе всех дел в Причерноморье и пришли с карательной экспедицией “едва в течении одного года” подтверждает прежний вывод о том, что после “первой” войны с готами (окончившейся около 375 года), гунны ушли обратно в степи Прикаспия, и даже ту часть везеготов, что держались до 380 года в лесных дебрях у Дуная, добивали, скорее всего, не гунны, а их местные союзники.

Упоминание о некоем Гезимунде – готском вожде, перешедшем на сторону гуннов – ценно тем, что упоминается о клятве, данной им гуннам. Очевидно, что такую же клятву Баламберу или другому вождю гуннов давал и Кащей; и то, что, напав на союзников гуннов, он стал клятвопреступником, сильно облегчило задачу посольству уличей в ставке Баламбера (“стреляй неверного кащея!!). Сам же переход части готов на сторону гуннов мог быть при разных обстоятельствах. Когда готский табор, несмотря на все успехи, так и не смог прорваться за Днестр, а в степи появились отряды гуннов, то, безусловно, у некоторых готских вождей вполне могла прорезаться “верность” к непобедимым гуннам, даже о своих клятвах могли “вспомнить”, свалив неповиновение на проклятого Кащея. Возможно, однако, что подобные эпизоды имели место не в начале, а в конце второй фазы войны, когда готы были уже крайне измотаны гуннскими партизанскими набегами в степи и нападениями тиверцев в речных долинах, об этом могут говорить слова “возобновив с ним союз” (то есть “союз” был разорван).

Готы, оставшиеся верными Кащею, так и не прорвавшись за Днестр, вынуждены были отступить в долину Днепра, там они изнемогали от нападений гуннов и тиверцев и держались только благодаря вере в “непобедимого” вождя, а гибель последнего сразу повлекла развал союза остроготов, племена стали сдаваться гуннам одно за другим.

Для иллюстрации стоит привести описание войны римлян с кимврами и тевтонами. Судя по всему, общество у германцев мало изменилось за пять столетий. Изменились разве что сами римляне…

«Уже давно один “неусидчивый народ” бродил у северных окраин территории, которую занимали кельты по обоим берегам Дуная. Он называл себя кимврами. С другой стороны, естественно предположить следующее: эти полчища переходили с места на место, быть может, десятки лет; проходя по стране кельтов или близ нее, они, несомненно, охотно принимали в свою среду всякого приставшего к ним воина; отсюда естественно, что полчища кимвров должны были включать немало кельтских элементов…

Это было странное шествие, подобного которому римляне никогда еще не видали: не набег конных хищников и не “священная весна” молодежи, отравляющейся на чужбину, - весь народ двинулся с женами и детьми и со всем скарбом на поиски новой родины. Жильем служили им повозки…

Под кожаной крышей повозки помещались утварь, женщины, дети и даже собаки…

Подобно кельтам и вообще варварам, они нередко заранее уславливались с противником о дне и месте боя и перед началом боя вызывали отдельных неприятельских воинов на поединки. Перед боем они выражали презрение к врагу непристойными жестами и поднимали страшный шум: мужчины оглашали воздух боевым кличем, а женщины и дети барабанили по кожаным навесам повозок. Кимвры дрались храбро, считали смерть на поле брани единственной приличествующей свободному человеку. Зато после победы они предавались самым диким зверствам. Заранее давали обет принести в жертву богам войны всю военную добычу. В таком случае уничтожали всю кладь врага, убивали лошадей, а пленников вешали на месте или сохраняли в живых только для того, чтобы принести в жертву богам...

Так двигались кимвры внутрь неведомых стран – чудовищный клубок разноплеменного люда, приставшего к ядру германских выходцев с берегов Балтийского моря. Их можно сравнить с нынешними массами эмигрантов, которые пускаются за море тоже со всем своим скарбом, также пестры по своему составу и, пожалуй, так же не знают, что их ожидает впереди...

Они были так же опасны для культурных стран, как морские волны или ураган, но вместе с тем так же своенравны и неожиданны: то быстро устремлялись вперед, то внезапно останавливались, поворачивали в сторону или назад...

Кимвры стали просит римлян отвести им земли, на которых они могли бы мирно поселиться, - просьба, которую, впрочем, невозможно было исполнить. Вместо ответа консул напал на кимвров. Он был разбит наголову, римский лагерь был взят...

Кимвры, вместо того чтобы использовать свою победу над римлянами, опять обратились к сенату с просьбой об отводе им земель, и в ожидании ответа занялись, по-видимому, покорением окрестных кельтских земель.

Итак, германцы оставили пока в покое римскую провинцию и новую римскую армию. Зато в самой стране кельтов у римлян появился новый враг. Гельветы, сильно терпевшие от постоянных войн со своими северо-восточными соседями, решили по примеру кимвров искать себе в западной Галлии более безопасных и плодородных мест для поселения. Возможно, что уже при проходе кимврских полчищ через их территорию гельветы вступили с этой целью в соглашение с кимврами…

Здесь гельветы встретились с римской армией под начальством консула Луция Кассия Лонгина и заманили ее в засаду. Сам главнокомандующий, его легат консуляр Луций Писон и большая часть войска погибли. Гай Попилий, временно принявший командование над той частью армии, которая укрылась в лагере, капитулировал, обязавшись пройти под ярмом, отдать половину обоза и выдать заложников…

Спустя три дня Марий выстроил свою армию для решительного сражения на холме, на вершине которого находился римский лагерь. Тевтоны давно уже горели нетерпением померяться силами с противником. Они немедленно устремились на холм и начали битву. Она была упорна и длительна. До полудня германцы стояли непоколебимо, как стена. Но непривычный зной провансальского солнца ослабил их, а ложная тревога в тылу, где толпа римских обозников с криком выскочила из засады в лесу, довершила расстройство уже дрогнувших рядов. Германцы были рассеяны и – что понятно в чужой стране – перебиты или взяты в плен. Сам король Тевтобод оказался в числе пленников римлян. Среди убитых было много женщин. Зная, какая участь ожидает их как рабынь, тевтонские женщины отчаянно сопротивлялись в своих повозках и находили смерть в бою...

Римляне атаковали неприятеля, который хотя и ожидал этого, но все же оказался застигнутым врасплох. Из-за густого утреннего тумана кельтская конница столкнулась с более многочисленной римской раньше, чем ожидала этого, и была отброшена назад к пехоте, которая в это время строилась для боя. С небольшими потерями римляне одержали полную победу; кимвры были уничтожены. Можно назвать счастливыми тех, которые пали в бою. Их было большинство, в том числе отважный король Бойориг. Они во всяком случае были счастливее тех, кто потом сам в отчаянии лишал себя жизни или попал на невольничий рынок в Риме, вкусил горькую участь раба и поплатился за свое дерзостное стремление к прекрасным странам юга...

Человеческая лавина, в течение 13 лет наводившая ужас на народы от Дуная до Эбро и от Сены до По, покоилась теперь в сырой земле или томилась в оковах рабства…([20] т.2, стр.128-139)

Вернемся в IV век н.э.

О дальнейшем пишет автор V века Евнатий: “Побежденные скифы [готы] были истреблены гуннами и большинство их погибло. Одних ловили и избивали вместе с женами и детьми, причем не было предела жестокости при их избиении, другие, собравшись вместе, обратились в бегство”. ([16] стр.726). Евнатий писал это о последствиях “первой” гунно-готской войны и такое описание с немалым основанием считается преувеличением (напр. [15] стр.147-148). В самом деле, везеготы, в 376 году переправившиеся через Дунай, спасаясь от гуннов, были народом огромной численности, о чем говорят как прямые сообщения историков ([2] стр.497), так и их последующие успешные войны с Империей. Остроготы, оставшиеся в Приазовье, также оставались в числе сильнейших народов Восточной Европы. Однако, более вероятно, что Евнатий просто перенес на несколько лет назад события “второй” войны. Тогда становится понятно и то, почему остроготы переселились в Мезию и почему они более полувека, почти до самой смерти Аттилы (451 год – битва на Каталаунских полях) были мало заметны в “большой политике” Европы. Некого было замечать! После смерти Кащея раздробленные и деморализованные отряды остроготов, сдавшиеся и несдавшиеся, беспощадно истреблялись гуннами, а, особенно, их озверевшими союзниками (вероятно, было за что!). И, если Иордан прав, сообщая о “Гезимунде, сыне великого Гунимунда”, перешедшем с частью готов на сторону гуннов еще до того, как исход войны был решен (а оснований сомневаться в этом вроде бы нет), то, вероятно, эти сообразительные остроготы и уцелели. Разумеется, в искренность их “клятв” славяне не верили совершенно и готовы были разделаться с ними тоже, поэтому “сын великого Гунимунда” и увел этих остроготов в Мезию с разрешения гуннов, а возможно, и с их конвоем. “Вскоре после смерти Винитария стал править ими Гунимунд” ([17] стр.108) – возможно, это просто тезка “отца Гезимунда”, а возможно и нет… После этого, до самой смерти Аттилы (453 г.), Иордан не упоминает почти никаких событий из истории остроготов, а дает только не особенно достоверное перечисление их “царьков”, подчиненных гуннам. Даже “Когда он умер [один из вождей] остроготы так оплакивали его, что в течении сорока лет никакой другой король не занимал его места…” В столь затянувшийся траур сверхвоинственного племени поверить весьма трудно, скорее причина в том, что от самого племени почти ничего не осталось, а те, кто уцелел, впали во вполне понятную после такого разгрома депрессию, неизбежно связанную в те времена с междоусобной грызней, мелкими склоками, старыми обидами и т.п. Однако время шло, готы опять воспряли духом, число их возросло, разумеется, не за счет естественно прироста, а, как росли все союзы племен времен Великого переселения, за счет присоединения мелких племен, просто шаек и отдельных головорезов. В те времена распада всяких связей главной проблемой было найти прочное ядро, достаточно устойчивое к этим силам распада, а численность нарастала, практически, сама собой. Уцелевшие остроготы “великого Гунимунда” и составили такое ядро. В битве на Каталаунских полях “новые остроготы” уже показали себя немалой силой, в частности, в схватках с собратьями-везеготами (в обоих союзах, вероятно, уже почти не было потомков выходцев из Скандинавии), впоследстии они возглавили коалицию, разгромившую самих гуннов (среди которых, опять же осталось совсем немного монголоидов), потом завоевали Италию (обороняемую отнюдь не италийцами) и … постепенно сошли на нет во всеобщем развале VI-VII веков.

Но вернемся в век четвертый. На этот раз гунны не ушли к своим стадам в степи Прикаспия. Значительная их часть осталась в Причерноморских степях, а потом продвинулась дальше на запад в Паннонию, и это неудивительно – военный грабеж, да еще столь удачный, пришелся по душе многим гуннам, кроме того, высокопроизводительный труд скотоводов-кочевников не требует много рабочих рук и у такого общества всегда является проблема куда девать избыточное население ([12] стр.127). Значительная часть славян присоединилась к войску гуннов. Тут надо уточнить одну мысль – племена россов, уличей и тиверцев не были союзниками гуннов в их походах на Запад. После расправы с “Кащеевым войском” они вернулись к своим домам и пашням (ненадолго, об этом ниже). К гуннам уходили не племена, а люди, одиночки и группы – бывшие пахари- “черняховцы”, ставшие ополченцами в начале “второй войны” и превратившиеся в профессиональных воинов к концу ее. Судя по “старой” сказке они получали коней от “Бабы Яги” (аланов) еще до подхода гуннов и перенимали аланско-гуннскую конную тактику. Чего удивительного, что после окончания войны возвращаться к мирному труду захотели далеко не все? Гот (германец) Иордан, писавший на испорченной латыни, описывая похороны Аттилы, называет погребальный пир гуннов славянским словом “страва” ([17] стр.110) и современные комментаторы ([17] коммент. на стр.333-334) склоняются к мысли о том, что термин этот, действительно, славянский. Грек Приск дает весьма лестную характеристику деревянному дворцу Аттилы. Тут ценно во-первых: Приск видел дворец сам, что выгодно отличает его описание от трудов многих других писателей ([8] стр.82-83); во-вторых: ехал в ставку гуннов он с более чем скептическим отношением к “варварам”, а, тем более, к их искусству; в-третьих, описание дворцов Аттилы и его приближенных в “очаровательной столице”, хотя и сделанное без знания дела, оставляет впечатления сходства с позднейшим русским деревянным зодчеством (резьба по дереву, “колоннада” вокруг стен и т.д.). Во всяком случае, у самих гуннов не могло быть традиций деревянной архитектуры, у сарматов и германцев – тоже, дако-фракийцы отпадают потому, что римляне и греки были тесно знакомы с ними сотни лет, но ничего подобного об их дворцах не пишут. Чтобы поразить воображение образованного и высокомерного грека, очевидно потребовались усилия плотников-“черняховцев”. Итак, выходцы из славянского Поднепровья, вероятно, составляли значительную часть воинов, которых древние историки называли “гуннами” и это неудивительно – настоящих гуннов и была-то горсть (много ли сейчас чабанов пасут овец в Калмыкии и Гурьевской области Казахстана?), да и из них многие остались на своих прежних землях ([8] стр.62). Тут была та же закономерность – было бы достаточно крепкое ядро, а “накрутить” на него воинов с помощью разного уровня союзов можно было хоть пол-Европы. Распад этой “империи гуннов” привел к тому, что славянские дружины перестали называть себя чужим именем и стали по словам Иордана ([17] стр.84) “свирепствовать повсеместно”, уже от своего лица. Но это уже другая история.

Конец главы

Дальше археологи могут только констатировать конец Черняховской культуры, которая в течении V века переходит в сильно упрощенную культуру, отмечающую Великое расселение славян. Что произошло? Ранее упадок черняховских поселений связывали с нападениями гуннов, но гунны еще в конце IV века ушли в Паннонию, да и были, как показывают все источники, вполне благожелательными к славянам. Что же случилось? Случилось то, что общая тенденция “развития” всех варварских племен Европы “перемолоть все в муку” докатилась и до славян.

По всей Европе в те века земледельцы срывались с мест, сбиваясь в “племена” под условными наименованиями франки – свободные, саксы – ножовщики, алеманы – сброд, свевы – бродяги ([15] стр.127) (можно добавить, что и этноним “вандалы” явно одного корня с современным английским словом Wander – кочевать); про остроготов и везеготов говорилось выше, они также были не те, что готы, жившие в Скандинавии на два века раньше. Каким образом переносилась эта “инфекция” от народа к народу сказать довольно сложно, но факт остается фактом – одно племя за другим переживало период разрушения всех традиционных связей, старого порядка, старой морали и т.д., переходили в “текучее состояние” озверевших воинственных орд, успевали принести немало неприятностей соседям, после чего зачастую гибли, как, например, те же вандалы в Африке или впадали в тяжелейший внутренний кризис, как, варварские королевства VI-VII веков.

В отношении славян первые симптомы данного перехода в другое качество начали проявляться еще в I в н.э. Именно тогда римские историки начинают упоминать о роксоланах (а этот этноним, как указывалось выше следует читать как россо-аланы, другие чтения (напр.,[15] стр.128) неубедительны). Это значит, что и в период расцвета черняховской культуры в среднем Поднепровье не всем нравилась сытая и спокойная жизнь земледельцев. Немалое число россов, а также тиверцев и уличей уходило из своих селений, они сбивались в отряды, обзаводились конями и аланским вооружением, перенимали аланскую тактику (учитывая столетия славяно-сарматских контактов, сложно представить, чтобы было иначе, тем более, что для обороны своих земель требуется не только пешее ополчение, но и, хотя бы незначительное, конное – для сторожевой службы, разведки, связи и т.д.). Такие отряды, вместе с другими “племенами” принимали участие в походах на римские земли. Готы, маркоманы, а за ними греки и римляне называли их “аланами” с уточняющим добавлением “россо-“.

Пока “роксоланы” уходили в дальние края и разбивали свои буйные головы о пока еще несокрушимые римские легионы и римские крепости, в поселениях “черняховцев” все обстояло благополучно. Однако, со временем и эмиграция перестала устраивать весьма значительную часть древних славян. Должен был начаться внутренний кризис и, как мы видели выше, во времена “Кащеева царства” это часто выливалось в межплеменные трения.

Переломным событием, очевидно, стал поход “Винитария”, описанный выше. Не из-за человеческих жертв (хотя, несомненно, они и были немалыми); и, разумеется, не из-за материальных потерь. Всем приднепровским славянам, сторонникам “черняховского” образа жизни был нанесен тяжелейший моральный удар. Воочию было всем продемонстрировано, что наиболее бесполезная часть общества, даже вредная – беспокойные смутьяны – оказались наиболее подготовленными к встрече с “Кащеевым войском”, в то время как самые почтенные и уважаемые хранители “черняховских” традиций показали себя не с лучшей стороны. Выше цитировался довольно высокомерный выпад Иордана против “негодных для войны” венедов. Если это суждение готов (как и весь эпизод об их походе против славян – см.выше) перенести на несколько лет вперед – на “вторую” войну, то следует признать его небезосновательным. Набравшие боевой опыт в жестокой “первой” войне с гуннами и разъяренные ею же, остроготы стали профессиональными воинами, которые должны были (и это неудивительно) показать свое преимущество в бою против ополченцев-славян, которые, хотя и храбро защищали свою землю (и даже разгромили в первом сражении остроготов, что отмечает и Иордан), но из-за своего земледельческого быта были тяжеловаты на подъем, особенно во время весенней и летней полевой страды, вероятно, часто не успевали собираться из многих сел для борьбы с сосредоточенной массой готов. Побеждали в той войне те, кто безжалостно бросил свое хозяйство, деревню и семью, достал коня у аланов и шел в погоню за “Кащеевым войском”, где бы оно не находилось, ну а те, кто решил остаться сжать созревающий хлеб (“а как же иначе?!”), те погибали, в лучшем случае героически, пытаясь одной деревней сопротивляться целому войску готов.

Поэтому, после войны ситуация изменилась радикально. Самые сильные и храбрые уходили в грабительские походы на запад и юго-запад, сначала – с гуннами, потом – сами по себе. Оставались те, кто не мог (да по-настоящему и не хотел) бороться за сохранение “Трояновых веков”. Из-за большого количества пиратов рухнула торговля хлебом в Причерноморье; из степей пришли новые враги – болгары, которые начали нападать на славянские поселения, выдвинувшиеся в черняховскую эпоху далеко от спасительного леса. Обе эти напасти были вполне преодолимы: Константинополь стал крупнейшим городом мира и, следовательно – необъятным хлебным рынком, борьба с пиратством была посильным делом. Болгары были грозными воинами, но явно не сильнее аланов и готов. Дело было в другом – массу славян перестала устраивать прежняя сытая и безопасная жизнь “черняховцев”. Доказывая свою храбрость (и безрассудство) славянские дружины доходили до Пелопоннеса и Малой Азии. В Поднепровье разрушались остатки прежнего политического единства (где уж стало сопротивляться набегам из Степи!). Союзы племен, племена, общины раскалывались, прежние собратья уходили на Балканы, за Эльбу, к озеру Ильмень. От племен и общин откалывались одиночки – и вливались в дружины князей, которые становились от этого грозными не только для греков, германцев и других “заморских” народов, но и для своих соплеменников. Наступила эпоха былинного Святогора, которая доставила славянам бессмертную славу, но, увы, слишком дорого обходилась народу. Только через пять веков, при Владимире Святославовиче была прекращена внешняя экспансия, страна объединена, были построены и населены “грады” вокруг Киева. Но это не было возвращением “Трояновых веков”, это было утверждение феодального строя с боярами, холопами, ключниками, епископами. Эпоха, называемая современными археологами “черняховской культурой”, период свободного труда славян на свободной земле, остался только в народных преданиях и народных мечтах.

Литература

1. Алексеева Т.И. Этногенез восточных славян, - М., 1973.

2. Аммиан Марцеллин. Римская история, - СПб., 1994.

3. Астахова А.М. Былины Севера, - М.- Л, 1938.

4. Афанасий Никитин. Хождение за три моря, - М.,1980.

5. Афанасьев А.Н. Народные русские сказки, - в 3-х т. [Подгот. текста, предисл. и примеч. В.Я.Проппа] - М. 1958.

6. Багалей Д.И. Русская история. Пособие к лекциям для высшей школы и руководство для учителей и самообразования. Том I-й. - М., 1914.

7. Баран В.Д. Черняхiвська культура, - Киiв, 1981.

8. Буве-Ажан М. Аттила: Бич Божий, - перевод с франц., предисл. Д.М.Балакина – М., 2003.

9. Былины: Киевский цикл, - [ Подготовка текста, вст. статья и прим. И.П.Березовского]. – Киев, 1982.

10. Воинские повести Древней Руси, - [Пер. с древнерусского /сост.Н.В.Понырко]. – Л., 1985.

11. Гудзий Н.К. История древней русской литературы, - 6-е изд. испр. – М., 1956.

12. Гумилев Л.Н. Древние тюрки. – М., 2002.

13. Гумилев Л.Н. Древняя Русь и Великая степь. – М., 1997.

14. Гумилев Л.Н. Поиски вымышленного царства. – М., 1970.

15. Гумилев Л.Н. Тысячелетие вокруг Каспия. – М., 2002.

16. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе. Собрал и издал с русским переводом В.В.Латышев. Греческие писатели. Том I-й. – СПб., 1893.

17. Иордан. О происхождении и деяниях гетов. Getica./ пер. и коммент. Е.Ч.Скржинской. – СПб., 1997.

18. Исландские саги./ ред., вступ. статья и примеч. М.И.Стеблин-Каменского – М., 1956.

19. Мифология. Большой энциклопедический словарь./ под ред. Е.М.Мелетинского. – М., 1998.

20. Моммзен Т. История Рима в 5-и томах. – СПб., 1995.

21. Новиков Н.В. Образы восточнославянской волшебной сказки. – Л., 1974.

22. Повесть временных лет. т.I / под ред. Д.С.Лихачева – М. – Л., 1950.

23. Прокопий Кессарийский. Война с готами. – М., 1996.

24. Пропп В.Я. Русские аграрные праздники. – Л.,1963.

25. Русская бытовая повесть. / сост., вступ. статья, коммент. А.Н.Ужанкова – М., 1991.

26. Русские народные сказки/ [сост. и вступ. статья В.П.Аникина ]. – М., 1956.

27. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М. 2000.

28. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. – М., 2002.

29. Сказания Новгорода Великого (IX-XIV вв) / сост., перевод, коммент. и вступит. Статья Ю.К.Бегунова – СПб., 2004.

30. Сказания Прииска Панийского. – СПб., 1861.

31. Слово о полку Игореве / предисл., перевод и прим. Д.С. Лихачева – Куйбышев, 1974.

32. Смiленко А.Т. Слов`яны та iх сусiди в Степевому Поднiпров`i (II-XIII ст.). – Киiв, 1975.

33. Тит Ливий. История Рима от основания города, - в 3-х томах – М.1993.

34. Упадок и гибель Западной Римской империи и образование германских королевств. - М. 1984.

Оглавление