Первые два века пребывания скандинавов в Восточной Европе (середина VIII - середина X в.) оставили яркий след в восточноевропейской топонимии скандинавов, но почти не отразились - как принято считать - в форме упоминаний каких-либо исторических событий, связанных с русско-скандинавскими контактами. Походы на Каспий X в., торговля в Булгаре с арабскими купцами, о чем мы знаем из арабских источников, бурные события второй половины IX в. в ладожско-ильменском регионе, о которых мы узнаем из "Повести временных лет", не находят, как кажется на первый взгляд, прямого отражения ни в сагах, ни в других письменных памятниках Севера. Неужели два столетия едва ли не самой значительной эпохи в истории русско-скандинавских отношений были полностью забыты скандинавами?
Ответ на этот вопрос, судя по последним исследованиям, должен быть отрицательным. Тщательный анализ неясных упоминаний, мимоходом сделанных замечаний, происхождения некоторых сюжетов в сагах о древних временах показывает, что за ними стоят воспоминания, подчас смутные и обрывочные, о древнейших связях северо- и восточноевропейского регионов.
15 февраля 1018 г. в Упсале состоялся тинг, который должен был положить конец борьбе Олава Норвежского и Олава Шведского за пограничные территории. Как рассказывает Снорри Стурлусон, Бьёрн Окольничий, присланный Олавом Харальдссоном, предложил Олаву Шётконунгу заключить мир и восстановить старую границу между Швецией и Норвегией. С теми же словами обратился к конунгу и ярл Рёгнвальд; он также добавил, что Олав Харальдссон хочет посвататься к дочери Олава, конунга свеев. На это последовал гневный ответ конунга.
Речь Торгнира закончилась угрозой убить конунга, если он не поступит так, как того хотят бонды. В результате конунг согласился заключить мир с Норвегией и выдать дочь замуж за Олава Харальдссона.
По хронологии крупнейшего шведского археолога Б.Нермана, шведский конунг Эйрик умер в 882 г. в преклонном возрасте, и время, когда он был "в расцвете сил", приходится на начало его правления, т.е., по мнению Нермана, "Аустрвеги" Эйрик покорил в 850-860 гг. При рассмотрении этого сообщения вне общего контекста саг можно прийти к выводу - как и делалось в исторической литературе XIX - первой половины XX в., - что восточноприбалтийские земли были захвачены шведами в середине IX в., и вплоть до начала XI в. финны, карелы, эсты и курши были данниками шведских конунгов.
Однако в "Житии Святого Ансгария", написанном гамбург-бременским архиепископом Римбертом ок. 870 г., говорится, что в середине IX в. племя куршей, находившееся под властью шведов, восстало и освободилось от их господства. Ок. 853 г. датчане предприняли попытку завоевать куршей, но потерпели поражение; тогда в землю куршей отправился с войском шведский король Олав, сидевший в Бирке; он осадил крепости Сэборг и Апуоле и сжег первую из них, после чего вновь подчинил себе куршей, наложив на них большую дань. Нерман датирует поход Олава 855 г. Сэборг отождествляют с городищем около го рода Гробини в земле куршей (недалеко от совр. Лиепаи), а Апуоле, по общему мнению, находилось ок. пос. Шкуде (совр. Скуодас) в Литве (см.: Ловмяньский. 1985. С. 117 и примеч. 3 на с. 117). Первое имеет явные следы пребывания в нем готландцев, второе - свеев. Оба они рассматриваются как скандинавские поселения в Восточной Прибалтике.
Из сообщений "Саги об Олаве" и "Жития Святого Ансгария" следует, что примерно в одно и то же время (50-е годы IX в.) конунги различных шведских династий (Олав - конунг Бирки, Эйрик - Упсалы) покорили куршей. Более того, согласно Снорри, живший во второй половине VII в. Ивар Широкие Объятья также "завладел... всем Аустррики" (Королевские саги 1. С. 51, 55). Таким образом, согласно традиции, восточноприбалтийские земли многократно завоевывались шведами.
Возможное наличие шведских округов-sysla в Эстонии (см. выше 1.3), равно как и скандинавских поселений на землях современной Латвии, как будто говорит о том, что какие-то островки скандинавского расселения здесь действительно существовали. Однако покорение этих земель нельзя рассматривать как их включение в состав древнешведского государства, ибо в середине IX в. его не существовало. Видимо, "завоевание" куршей и других народов Восточной Прибалтики шведами в VII-IX вв. выражалось лишь в "данях" - откупах от грабежей во время набегов викингов, может быть в периодической уплате дани, собираемой силой оружия (ср. сообщение "Повести временных лет" под 859 г. о том, что "имаху дань варязи из заморья на чюди и на словенех, на мери и на всех, кривичех"). При этом многие саги упоминают или рассказывают о сопротивлении, оказываемом местными жителями:
Даже если этот эпизод "Саги об Ингваре" не отражает реального события, а является стереотипным изображением первого победоносного похода юного викинга, тем более показательно, что в повествование включается мотив сопротивления местных жителей, следовательно, явление это было распространенным и отложилось в повествовательной традиции.
На конец VIII - начало IX в. приходится большое число сообщений саг о поездках викингов по Аустрвегу, т.е. в Восточную Прибалтику (см. выше 1.2). В рассказах саг не проводится при этом четкой грани между грабительскими походами, торговыми поездками и поселением, что и естественно, поскольку сплошь и рядом один вид деятельности переходит в другой. Однако в повествованиях о событиях более поздних уже не говорится о долговременном сборе скандинавами дани с восточноприбалтийских земель (эпизод из "Саги об Ингваре", возможно, созданный автором саги в соответствии с традиционным сюжетом и не отражающий реального события, - едва ли не единственное исключение; показательно, что он приурочен к правлению того самого Олава Шведского, которого Торгнир упрекал за "утрату" прибалтийских земель). И хотя вполне очевидно, что "восточные" известия в сагах отрывочны и случайны, молчание саг представляется весьма красноречивым и позволяет поставить под сомнение рассматриваемое здесь известие "Саги об Олаве Святом", согласно которому прибалтийские народы являлись постоянными данниками шведов с середины IX до начала XI в.
Лагман Торгнир обвиняет Олава Шведского в том, что ко времени его правления, т.е. к началу XI в., походы шведских конунгов в Восточную Прибалтику прекратились. Но это было вызвано отнюдь не только "нерадением" Олава, а глубокими внутренними изменениями в скандинавском обществе конца X - начала XI в. Был и другой фактор, сыгравший свою роль в том, что в начале XI в. шведский конунг теряет "земли, обязанные данью": к этому времени население Восточной Прибалтики стало данниками древнерусских князей. Уже в 862 г., согласно летописи, чудь вместе со словенами "изгнаша варяги за море, и не даша им дани, и почаша сами в собе володети" (ПВЛ. С. 13. Подробнее см.: Ловмяньский. 1985. С. 113-118; Джаксон. 1991. С. 123-132; Мельникова, Петрухин, 1997).
Считается общепринятым, что скандинавские источники не знают древнерусских князей до Владимира Святославича (978-1015 гг.). Действительно, рунические надписи и скальдические висы X - начала XI в. не называют ни одного русского имени, а королевские саги рассказывают о скандинавах при дворах Владимира Святославича и Ярослава Мудрого, о борьбе Ярослава с братьями ("Прядь об Эймунде"), а также включают сюжет о трагически закончившемся сватовстве некоего конунга Висивальда (Всеволода) из Аустрвега к вдове шведского конунга Эйрика Победоносного Сигрид Гордой (Королевские саги 1. С. 210-211). Таким образом, королевские саги знают очень небольшое и хронологически ограниченное число русских князей, имена которых упоминаются в контексте ряда немногочисленных сюжетов.
Иное дело саги о древних временах. Они рассказывают о событиях до конца IX в., а саги о викингах - по XI в., и в большинстве из них имеются эпизоды, в которых герои действуют на Руси. Называемые в этих сагах конунги Руси (так определяется в текстах их социальный статус) лишь крайне редко соотносимы с известными по русским источникам историческими лицами. Поэтому именослов русских конунгов в сагах о древних временах представлен двумя неравными группами: небольшим числом реальных исторических деятелей и большим количеством легендарных правителей.
Сведения о "русских конунгах" встречаются в двух возможных контекстах: в микроконтексте так называемых "точечных" упоминаний (генеалогические перечни, зачин саги, изолированные упоминания, не развернутые в пространные повествования) и в широком контексте, где персонаж является элементом сюжетно-образной системы произведения. В первом контексте используются почти исключительно имена исторически реальных лиц, для второго характерно привлечение легендарных персонажей (сюжеты нескольких саг, однако, построены вокруг имен реальных правителей).
Сюжеты, в которых действуют легендарные конунги, в значительной мере стереотипны. Почти все они связаны с матримониальными связями и службой в войске русского князя. Как воспринимались "русские" герои авторами саг: противопоставлялись ли они своим, исконно скандинавским героям, по принципу свои-чужие или воспринимались как свои? В отличие от описания героев-скандинавов, в характеристике "русских" героев отсутствуют подробные генеалогические сведения, определяющие их принадлежность к какому-либо роду. При появлении же в сюжете персонажей, связанных с конунгами Руси, нередко упоминаются их кровнородственные отношения со скандинавами. Так, например, в "Саге о Хальвдане Эйстейнссоне" ничего не сказано о происхождении самого конунга Хергейра, правившего в Альдейгьюборге (Ладоге), но о его супруге Исгерд говорится, что она была дочерью конунга из Гаутланда, а ее брат Сигмунд оказывается приемным сыном известного по другим сагам о древних временах Хеймира, приемного отца Брюнхильд Будладоттир. Отсутствие генеалогических сведений, разумеется, не является выражением противопоставления "русских" конунгов скандинавским, но тем не менее обособляет их.
Другой важный элемент - именослов "русских" конунгов. Выбор имен в древности не был случайным: выбирая имя для своего персонажа, автор рассчитывал на определенную реакцию слушателя или читателя. В сагах о древних временах отбор имен для персонажей подчинялся некоторой закономерности. Правители Ладоги и Ладожской округи носят широко распространенные во всех скандинавских странах имена: Хальвдан, Хергейр, Ингигерд, Исгерд, Скули ("Сага о Хальвдане Эйстейнссоне"). Среди имен персонажей, не входящих в окружение главных героев-норманнов, преобладают имена вымышленные, не встречающиеся в других памятниках: Аргхюра, Хрифлинг, Гуллькула, Флоки и др. Таким образом, именослов, по-видимому, определяет принадлежность героев к разным этническим группам, последовательно деля их на "своих" и "чужих". К "своим" принадлежат правители Ладоги, и их поведение определяется принятыми в древнескандинавском обществе культурно-этическими нормами. Рассказ о "чужих" и о мире, в котором они живут, строится на легендарно-мифологических сказаниях и сюжетах.
Вместе с тем имена ладожских правителей в сагах о древних временах, хотя и распространенные в Скандинавии, не известны в числе скандинавских антропонимов древнерусских князей. Единственное исключение составляет конунг Ингвар в "Саге о Стурлауге Трудолюбивом". Он - конунг "на востоке в Гардах", правит в Альдейгьюборге и считается "мудрым человеком и большим хёвдингом". К его дочери Ингибьёрг сватается известный викинг Франмар, и Ингвар собирает тинг, чтобы его дочь на тинге выбрала себе мужа. Конунг Ингвар приходит на тинг "с большим войском и многочисленными советниками", назвавшийся другим именем викинг опознан Ингибьёрг, и на этом тинг завершается. После ряда попыток встретиться с Ингибьёрг Франмар возвращается в Швецию и через некоторое время вместе с конунгом Стурлаугом приходит снова в Гардарики. "Когда они прибыли в страну, пошли они по земле, совершая грабежи, сжигая и паля везде, куда бы они ни шли по стране. Убивают людей и скот". Ингвар собирает войско, завязывается трехдневное сражение, в котором он погибает от руки Стурлауга. Затем Стурлауг передает "во власть Франмара город Альдейгью и все то государство, которым владел конунг Ингвар, и дал ему титул конунга" и Ингибьёрг в жены (Викингские саги. С. 158-159,164-165, 170-171).
Упоминания в рассказе об Ингваре ряда известных по сагам лиц, дают указания на хронологические рамки событийной канвы, которые хочет установить автор, - вторая половина IX-начало X в., период правления в Норвегии Харальда Прекрасноволосого. Не исключено поэтому, что "конунг из Гардов" Ингвар идентичен князю Игорю, пришедшему, согласно древнерусским источникам, в Киев с севера. Кроме совпадения имен (др.-сканд. Yngvarr > Игорь), в пользу этого отождествления говорит и то, что сага делает Ингвара конунгом Ладоги: именно оттуда (может быть, с Городища), вероятнее всего, двинулся по Днепровскому пути на юг летописный Игорь с Олегом.
А.А.Шахматов отмечал, что в городах Северной Руси были широко распространены предания о варяжских (скандинавских) князьях, в том числе в Ладоге о пребывании там Рюрика, по летописи отца Игоря. Вполне вероятно, что в Ладоге существовали какие-то предания и об Игоре-Ингваре, которые, благодаря тесным связям Средней Швеции и Ладоги, могли сохраниться на севере. На использование "Сагой о Стурлауге" древних преданий, значительно более ранних, нежели сама сага, говорит употребление архаических форм топонимов: Aldeigja, а не Aldeigjuborg и Gardar (см. выше 1.4). Особенно показательно то, что форма Gargar употреблена в характеристике Ингвара - конунг "на востоке в Гардах", тогда как в остальном тексте используется современное саге название Gardariki Выражение "на востоке в Гардах" (austr i Gordum) является устоявшейся формулой: не менее 10 раз мы находим ее, например, в шведских рунических надписях. Употребление подобной архаической формулы указывает на большую вероятность того, что она сохранились в составе древнего предания о конунге Ингваре, отголоски которого вошли в "Сагу о Стурлауге" (Викингские саги. С. 188-189).
Когда речь заходит о русско-скандинавских связях в области словесности, то первое, что называют исследователи, - это сюжет смерти героя "от коня", точнее от укуса змеи, выползшей из черепа коня героя. В Древней Руси это повествование связано с именем киевского князя Олега и изложено как в "Повести временных лет", так и в Новгородской I летописи; в Скандинавии - с именем легендарного викинга Одда Стрелы, о котором рассказывается в "Саге об Одде Стреле", а также в ряде преданий, записанных в Норвегии в XVIII и XIX вв. (Рыдзевская. С. 185-193).
При том, что сюжет смерти от коня распространен во всей европейской средневековой литературе, его родство в древнерусской и древнескандинавской традициях уже давно не вызывает у исследователей сомнения. И в том, и в другом случаях герою предания волхвы (в древнерусском варианте) или колдунья (в древнескандинавском) предсказывают, что смерть ему принесет его конь:
| "Бе бо въпрашал (Олег) волъхвов и кудесник: "От чего ми есть умрети?" И рече ему кудесник один: "Княже! Конь, его же любиши и ездиши на нем, от того та умрети"" (ПВЛ. С. 20). | "Могу сказать тебе, Одд, что тебе хотелось бы знать то, что тебе предназначено прожить дольше, чем другим людям... Но как бы далеко ты не оказался, то умрешь ты здесь, в Беруръёрди. Здесь в конюшне стоит серый конь с гривой другого цвета: его череп станет твоей смертью" (Qrv. Odds s. 10). |
Герой отправляет коня от себя (Олег) или убивает его, закапывая его тушу и заваливая погребение большими камнями, так что над конем оказывается курган (Одд). Прожив долгую и полную приключений жизнь и совершив немало походов (Олег - реальный на Византию, Одд - вымышленные по всей Европе, завершающиеся обретением власти на Руси), герой оказывается на том месте, где умер своей смертью (др.-рус.) или был погребен (др.-сканд.) конь.
| "И прииде на место, идеже беша лежаще кости его голы и лоб гол, и сседе с коня, и посмеяся рече: "От сего ли лба смьрть было взята мне?" И вьступи ногою на лоб; и выникнувши змиа изо лба, и уклюну его в ногу. И с того разболеся и умре. И плакашася людие вси плачем великим, и несоша и погребоша его на горе, идеже глаголеться Щековица; есть же могила его и до сего дни, словеть могыла Ольгова" (Там же). | [Одд возвращается из Руси на заброшенный хутор Беруръёрди и, осмотрев его, уходит], <и вокруг них была лишь заросшая осокой земля и небольшое возвышение впереди. И когда они быстро шли, ударился Одд ногой и нагнулся. "Что это было, обо что я ударился ногой?" Он дотронулся острием копья, и увидели все, что это был череп коня, и тотчас из него взвилась змея, бросилась на Одда и ужалила его в ногу повыше лодыжки. Яд сразу подействовал, распухла вся нога и бедро. От этого укуса так ослабел Одд, что им пришлось помогать ему идти к берегу, и когда он пришел туда, сказал он; "Вам следует теперь поехать и вырубить мне каменный гроб, а кто-то пусть останется здесь сидеть подле меня и запишет тот рассказ, который я сложу о деяниях своих и жизни". После этого принялся он слагать рассказ, а они стали записывать на дощечке, и как шел путь Одда, так шел рассказ [следует виса]. И после этого умирает Одд" (Qrv. Odds s. 94-95). |
Новгородская I летопись содержит существенно иной вариант сказания: "иде Олег к Новугороду и оттуда в Ладогу. Друзии же сказают, яко идущу ему за море и уклюну змиа в ногу, и с того умре; есть могыла его в Ладозе" (НПЛ. С. 109). По А.А. Шахматову, этот текст читался в Начальном своде 1090-х годов, но он представляет собой распространение - на основе местных преданий - текста Древнейшего Киевского свода 1030-х годов, который Шахматов реконструирует так: "иде Олег к Новугороду и оттуда в Ладогу и тамо умре, есть могыла его в Ладозе". Таким образом, согласно Шахматову, в Новгороде существовало предание об уходе Олега за море, где он умер от укуса змеи.
Этот, новгородский, вариант еще более сближает сюжет со скандинавским сказанием, поскольку сохраняет в целости дополнительный, но существенный элемент, утерянный киевским вариантом: уход героя-правителя из Руси и его возвращение на родину.
Отличия в сюжетах: настоятельное стремление Олега узнать свою судьбу, категорическое нежелание Одда выслушать прорицательницу, отсутствие предсказаний о походах Олега, предсказание странствий Одда не носят принципиального или сюжетообразующего характера. Как и другие, о которых речь пойдет ниже, они могут быть вызваны сокращением предания при его включении в летописный текст или другими факторами.
В то же время скандинавское сказание содержит ряд мотивов, существенных для цельности сюжета и его интерпретации, но не нашедших отражения в древнерусских вариантах. Все они связаны с образом коня16. В "Саге об Одде Стреле", в отличие от древнерусских вариантов, конь имеет имя, и имя достаточно характерное: Факси (Faxi < fakr, "конь, жеребец"), встречающееся, например, в родовой "Саге о Хравнкеле годи Фрейра": так Хравнкель называет коня, которого посвящает богу Фрейру. Очевидно, что в исходном варианте сказания конь Факси имел языческо-культовые коннотации.
К мифологическо-культовому ряду принадлежит мотив захоронения коня, также представленный только в скандинавском варианте. Он связывается с неоднократно упоминаемым в различных памятниках древнескандинавской литературы ритуалом жертвоприношения коня и перекликается с распространенным в Скандинавии и у скандинавов на Руси погребальным обрядом: захоронением воина с конем. В сказании об Одде захоронение убитого коня имеет не только ритуальный, но и магический смысл: лишить предсказание действенной силы, отвратить от себя его действие. Не случайно, захоронив коня в глубокой (в два человеческих роста) яме, Одд и его молочный брат "стали заваливать это место такими большими камнями, какие у них хватило сил поднять, а промежутки между ними заделывали грязью и песком, пока не насыпали там курган". По исландским поверьям, отраженным в сагах, заваливают камнями и замуровывают погребения колдунов, людей, в которых вселился злой дух, и т.п., чтобы они не могли вставать по ночам и вредить живым. Закидав захоронение коня камнями, Одд пытается нейтрализовать злой дух, находящийся в коне и угрожающий ему в будущем. Справедливость интерпретации этого эпизода как магического действа подтверждается и текстом саги. Завершив работу, Одд (по тексту одной из рукописей) говорит: "Я думаю, что это будет работа троллей, если Факси выйдет оттуда, и еще, кажется мне, что я избегну того, что Факси принесет мне смерть". Этот мотив также утрачен древнерусским вариантом сказания.
Что же потеряно в древнерусском сюжете? Оказались не включенными в текст мотивы, наиболее тесно связанные с древнескандинавской мифологией, культовой практикой, поверьями. К ним принадлежат мотивы ритуально-магического захоронения коня, "отведения" проклятья.
Таким образом, вариант сюжета, представленный в "Саге об Одде Стреле", значительно полнее и мотивированнее древнерусских вариантов. Более того, ряд мотивов, отсутствующих в русских текстах, теснейшим образом связан с древнескандинавской (и шире древнегерманской) мифологией, языческими культами и ритуалами.
Вместе с тем в рамках только скандинавской традиции совершенно невозможно объяснить, почему место действия, предшествовавшего возвращению героя на родину, отнесено в Восточную Европу, на Русь. Показательно также, что в Древней Руси сюжет не только был широко распространен, но и существовал в нескольких вариантах, тогда как фольклорные предания об Одде, записанные в XVIII и XIX вв., весьма близки повествованию саги.
Весьма вероятно поэтому, что сюжет смерти героя от укуса змеи, выползшей из черепа коня, зародился, хотя и в скандинавской среде, но на русской почве. Это, видимо, было одно из дружинных "варяжских" сказаний, которые отражали культурные и религиозные традиции скандинавов, но формировались в условиях древнерусской действительности. По мере ассимиляции варягов в восточнославянской среде специфически скандинавские элементы сказания, связанные с мифологическими представлениями и ритуалами, утрачивались и были забыты. Сам же сюжет, приуроченный к имени князя, знаменитого первым успешным походом на Царьград и известного из текста договора с Византией, получил широкое распространение и существовал в нескольких местных (киевский, локализующий могилу Олега в Киеве, ладожский - в Ладоге) вариантах. В Скандинавию сюжет поступил из Руси. Он был принесен теми скандинавами, которые возвращались на родину после службы в дружинах древнерусских князей и, оказавшись в среде, для которой мотивы отведения проклятия, борьбы со злыми духами и т.п. были понятны и актуальны, сохранился в целостном виде.
Древнейшая история Руси и русско-скандинавских связей оказалась за пределами древнескандинавского историописания (историографии, королевских саг и др.). Однако историческая память о некоторых из этих далеких событий сохранилась, но сохранилась в специфической форме сказаний и исторических преданий, эпических сюжетов и мотивов. События далекого прошлого представлены в скандинавской традиции как эпическая история, и потому они находят отражение по преимуществу в сагах о древних временах - источнике, изучение которого только начинается, но, несомненно, принесет много открытий.