Вся литература средневековья пронизана традиционными сюжетами, мотивами, образами, специфика которых была обусловлена "литературным этикетом" (по выражению Д.С. Лихачева), т.е. представлениями о том, как должно происходить то или иное событие, как надлежит вести себя человеку в тех или иных условиях, какими качествами обладает человек определенного социального статуса. Средневековый автор не мог изобразить человека или событие вне рамок традиционных стереотипов. Однако стереотип никогда не был и чисто литературным феноменом, а отражал в обобщенной форме действительно существовавшие реалии. Поэтому всякий стереотип имеет под собой историческую основу. Тем самым в литературном творчестве сталкивались две противоречивые тенденции: стремление к точному воспроизведению явлений действительности и одновременно к обобщенному, схематизированному изображению этих явлений по нормам литературного этикета.
Типизация прослеживается на трех основных уровнях литературного творчества. На мировоззренческом уровне создавался "этикет миропорядка", т.е. общие представления об обществе, его организации, его функционировании в их литературном преломлении, что предопределяло задачи и цели труда, обусловливало идеализацию одних персонажей и дегероизацию других, жесткий отбор изображаемых событий и их интерпретацию. Ситуативный уровень был связан с "этикетом поведения", т.е. взглядами на то, как в "заданной" ситуации должны действовать герои, каковы должны быть взаимоотношения героев и т.п. Благодаря этому повествование насыщается традиционными сюжетами, которые разрабатываются с помощью стереотипных мотивов. Наконец, на стилистическом уровне вступает в действие "этикет описания", т.е. сложившаяся система устойчивых формул и общих мест для описания схожих ситуаций.
Для такого традиционного жанра, как сага, литературный этикет имел огромное значение. Он диктовал отбор явлений действительности, которые только и могли быть отображены в сагах, характер (или интерпретацию) отдельных эпизодов, изображение персонажей, наконец, речевые формулы. Иерархически соподчиненная система стереотипов является конструктивной основой саги, и потому при использовании саг в качестве исторического источника первоочередная задача - выявление стереотипов всех уровней, с тем чтобы отличить изображение реального факта от изображения типической ситуации, выявить историческое явление, породившее тот или иной стереотип, и установить достоверность не только нестереотипных сообщений, но и конкретных деталей в стереотипном сюжете.
По разным причинам и в разное время на Руси, согласно королевским сагам, оказываются четыре норвежских (и только норвежских) конунга: Олав Трюггвасон (конунг в 995-1000 гг.), которого выкупает из рабства его дядя по матери Сигурд, приехавший в Эстланд собирать дань для русского князя, и привозит ко двору князя Владимира; Олав Харальдссон (1014-1028 гг.), бежавший из Норвегии от своих политических противников к князю Ярославу и княгине Ингигерд; Магнус Олавссон (1036-1047 гг.), оставленный в шестилетнем возрасте князю Ярославу его отцом, Олавом Харальдссоном, вернувшимся в Норвегию и погибшим там в 1030 г.; Харальд Сигурдарсон (1046-1066 гг.), который бежит из Норвегии после поражения Олава Харальдссона, и Русь заменяет ему на время дом и является отправным пунктом для всех его дальнейших странствий, куда он отсылает награбленные в Африке и Византии богатства.
Хотя обстоятельства появления на Руси норвежских конунгов различны, все они ищут здесь временное пристанище и обретают его. Более того, согласно сагам, все четыре конунга оказываются с момента приезда окружены на Руси почетом и уважением. Им (кроме малолетнего Магнуса) предлагаются земельные владения для содержания войска. Они становятся воеводами (хёвдингами) и возвышаются на военной службе русскому князю, совершая немало победоносных кампаний. Все четыре конунга отправляются из Руси назад в свою страну с целью захватить или вернуть себе власть в Норвегии и в трех случаях достигают своей цели.
Казалось бы, каждое из этих событий индивидуально, и его описание выглядит правдоподобно. Однако при рассмотрении их в общем контексте саг можно видеть, что эпизоды созданы в соответствии с "этикетными" требованиями.
При различии деталей во всех четырех случаях выдерживается общая схема: норвежский конунг, являющийся на Русь не с воинственными намерениями, оказывается встреченным здесь со всеми подобающими его статусу почестями, он любим князем и княгиней, он проявляет себя с лучшей стороны на службе русского князя, которая подготавливает его к дальнейшей борьбе за власть в Норвегии.
На первом уровне четко прослеживается общая установка: чтобы быть достойным своего высокого положения, норвежский конунг должен обладать определенным набором качеств и превосходить в этих качествах всех без исключения в своей стране и тем более вне ее. Достойный правитель должен обладать физической красотой, мужеством, силой, воинской доблестью, щедростью, быть наделен удачей. Стереотипны в значительной степени и их судьбы, несмотря на стремление автора саг следовать фактам действительности. Конунги проявляют свои героические качества в полной мере уже в детстве. Харальд Прекрасноволосый, став конунгом в 10 лет, уничтожает всех своих врагов; его сын Эйрик Кровавая Секира в 12 лет возглавляет поход по Восточному пути; Олав Харальдссон в 12 лет одерживает подряд три победы в Шведских шхерах, в Эстланде и Финланде. Показательно, что все юношеские подвиги конунгов совершаются за пределами самой Норвегии во время викингских походов или на службе у иноземного правителя (чаще всего английского). Они воцаряются в своей стране, преодолевая сопротивление бондов и местной знати. Гибнут они, как правило, в своей стране, а не за ее пределами.
Героизация конунга имеет оборотную сторону. Не только его противники, но и его друзья уступают ему в важнейших для характеристики конунга качествах: им недостает отваги или силы, щедрости или удачи. Их недостатки оттеняют достоинства конунга. Отсюда, например, проистекает частое в королевских сагах изображение Ярослава Мудрого нерешительным и слабым правителем, скупым господином (см. ниже 4.1).
Эпизоды пребывания норвежских конунгов на Руси насыщены и стереотипами ситуативного уровня. Яркий пример - описание юношеских подвигов мальчиков Олава и Магнуса. Первый из них, узнав на торгу человека, убившего его воспитателя и продавшего его самого в рабство, отрубает ему голову топором - "и это считается славным ударом для такого юного человека". Второй на пиру наносит топором смертельный удар дружиннику, оскорбившему его, и конунг Ярицлейв (Ярослав) одобряет его поступок. Мотив убийства оскорбителя на торжище и в еще большей степени - во время пира имеет чрезвычайно широкое распространение, особенно в героическом эпосе, уходя корнями в архаические ритуалы. Его использование в данных эпизодах - лишь трафаретная ситуативная характеристика героев повествования.
Лишены поэтому основания распространенные в исторической литературе попытки привлечь эти эпизоды для решения вопросов о древнерусском праве. Обращение историков к рассказам о юношеских подвигах Олава и Магнуса понятно. В первом случае дается яркая и, казалось бы, достоверная картина практического применения правовых норм:
Основываясь на сообщении саги, исследователи пришли к выводам, что при Владимире Святославиче "вира не была штрафом в пользу князя": "за убийство человека, у которого не было кровных мстителей, требовало вознаграждения общество, к которому он принадлежал или в котором совершилось убийство, если убийца был известен" (В. О. Ключевский); что князья боролись с институтом кровной мести и что "в годы правления князя Владимира сделано было несколько попыток реформ русского права" (А.А. Зимин); что княжеский суд в X в. был в значительной мере "условным", а народные общины обладали большой самостоятельностью "в отправлении судопроизводства" (И.Я. Фроянов). Лишь М.Б. Свердлов справедливо указал в этой связи, что нельзя строить выводы такого рода без учета жанровой специфики саг и детального источниковедческого анализа каждого сообщения (подробнее см.: Королевские саги 1. С. 194-198).
Рассказ об убийстве Клеркона существует в пяти редакциях, в значительной мере противоречащих одна другой. Так, в "Обзоре саг о норвежских конунгах" месть Олава была сочтена справедливой и о выкупе там речи не идет; в редакции А "Саги об Олаве" монаха Одда убийство Клеркона не вызывает никаких последствий, а княгиня собирает тинг, чтобы найти человека, который, как предсказали прорицатели, должен принести свет в Гарды, т.е. Олава (Королевские саги 1. С. 121-122, 127-128, 135-136).
Более того, рассказ об убийстве на пиру дружинника юным Магнусом (в своде королевских саг "Гнилая кожа") является трансформацией того же мотива. Если исходить из исторической реальности, то Магнусу в это время было около пяти лет (известие датируют концом 1029 г.).
Взаимозависимость рассказов об Олаве и о Магнусе очевидна. Перед нами типичный случай заимствования и переноса сюжета из одного произведения в другое. Можно лишь гадать, с каким из двух юных конунгов - Олавом или Магнусом - произошли (и произошли ли вообще?) описанные события. Вероятно, в рассказах об Олаве, более ранних, можно видеть источник сообщения "Гнилой кожи" о юном Магнусе, тем более что начальная часть "Гнилой кожи" носит литературный характер. Похожие сюжеты встречаются и в сагах об исландцах. Например, в "Саге об Эгиле" (1220-1240 гг.) рассказывается, как во время игры в мяч семилетнего Эгиля Скаллагримссона побил более взрослый мальчик Грим Хеггасон. Эгиль бросился к своему покровителю, Торду Гранасону, и рассказал, что произошло. Торд сказал: "Я пойду с тобой, и мы ему отомстим". Торд дал Эгилю топор, который держал в руках (примечателен следующий далее комментарий: "Этим оружием в то время охотно пользовались"). Торд и Эгиль пошли туда, где играли мальчики, Эгиль подбежал к Гриму и всадил ему топор в голову. Затем Эгиль и Торд ушли к своим. Позднее сторонники Эгиля и убитого мальчика Грима бились между собой, и были убитые и раненые (Исландские саги. С. 131).
Традиционность мотива убийства юным героем (конунгом) своего обидчика, несмотря на кажущуюся историчность повествования, не позволяет делать никаких выводов о нормах русского права, и рассказ не может служить основанием для реконструкции каких-либо исторических реалий жизни на Руси.
На протяжении всего X и первой половины XI в., судя по сообщениям древнерусских летописей, и великие киевские князья, и князья отдельных княжеств держали варяжские (скандинавские) дружины, которые часто использовались в походах на другие страны (Византию) и в междоусобной борьбе. Не раз летописи отмечают, что тот или иной князь "нанял" или "пригласил" из-за моря отряд скандинавов, но никогда (за исключением одного случая) не называют имен их предводителей, не сообщают подробностей их деятельности. Напротив, и в королевских, и в родовых сагах, которые изобилуют рассказами или упоминаниями о службе воинов на Руси, наемничество скандинавов нашло самое широкое отражение.
В подавляющем большинстве случаев саги кратко отмечают, что один из персонажей отправился на Русь (в Гарды, Гардарики) и там служил конунгу: "Поехал тогда Бьёрн с купцами на восток в Гардарики к Вальдимару конунгу (Владимиру Святославичу. Действие происходит в 1008-1010 гг. - Авт.); пробыл он там зиму, и было ему хорошо у конунга, понравился он знатным людям, потому что всем был по душе его нрав и обычай" ("Сага о Бьёрне, герое из Хитдаля". Цит. по: Рыдзевская. С. 75). С почестями принимает конунг Ярицлейв (Ярослав Мудрый) Харальда Сигурдарсона, будущего конунга Норвегии, "с его людьми. Харальд сделался предводителем над людьми конунга, которые охраняли страну" (Круг земной. С. 402). Еще более очевидны те же детали в рассказах о пребывании на Руси конунгов Олава Трюггвасона и Олава Харальдссона. Русские князья не только "хорошо принимают" их, но и предлагают им земли для управления и содержания собственной дружины, ставят их во главе своего войска. Таким образом, авторы саг полагают, что каждый из приезжающих на Русь скандинавов (кроме купцов), будь то простой викинг или конунг, служит русским князьям, возглавляя отдельный отряд или войско. Те же черты мы обнаруживаем и в рассказах о скандинавах в Англии, где они также принимаются с почетом и поступают на службу к английским королям.
Знаменитые на всю Европу, викинги славились как профессиональные воины. Не случайно с конца X в. они составляют привилегированную гвардию при византийском императоре. Поэтому в рассказах о службе викингов зарубежным правителям действительные факты облекаются в стереотипное описание, подчиняющееся общей установке на прославление персонажа саги. Викинг прибывает на Русь и неизменно хорошо (с почестями и уважением) встречен конунгом Руси, Владимиром или Ярославом. Он немедленно поступает на службу русского князя, причем не в качестве рядового дружинника, а предводителя отряда или всего княжеского войска. На этом поприще викинг проявляет выдающиеся способности, отражая нападения врагов, завоевывая новые земли, собирая дани. Иногда он получает богатые дары, с которыми возвращается назад. Именно в контексте героизирующей тенденции возникают такие клише, как обязательные почести, оказываемые скандинаву правителем страны, немедленное назначение на высокий пост, особенно высокое вознаграждение за службу.
Влияние этого стереотипа было чрезвычайно велико, и в тех случаях, когда деятельность варяга-наемника описывается сколько-нибудь подробно, многие детали, кажущиеся достоверными, оказываются данью литературному этикету.
Наиболее развернутое повествование о наемниках на Руси представлено в "Пряди об Эймунде" (сохранилась в составе "Саги об Олаве Святом" в единственной рукописи - "Книге с Плоского острова", 1387-1394 гг.). Прядь полностью посвящена пребыванию на Руси норвежца Эймунда Хрингссона в период борьбы Ярослава (в саге - Ярицлейва) со Святополком (Бурицлавом) за киевский стол: предполагается, что Эймунд пришел на Русь в 1015-1016 гг. (Королевские саги 2. С. 87-119, 161-174). При всей кажущейся достоверности рассказа - не случайно именно "Эймундова сага" стала первым и наиболее часто использующимся в отечественной историографии скандинавским источником - в ней мы находим обилие мотивов и эпизодов, вызванных к жизни стереотипом образа скандинава-наемника. Вместе с тем в ней содержится и немало достоверных реалий. Однако различение тех и других - сложная задача, требующая привлечения широкого сагового контекста.
Изображение викинга (и не только викинга-наемника) в сагах следует двум основным направлениям. Его образ идеализируется с помощью, с одной стороны, прославления его подчас гиперболизированных достоинств, а с другой стороны, противопоставления ему его окружения, как дружеского, так и враждебного. Враг должен обладать силой и жестокостью, чтобы быть достойным героя и чтобы победа над ним оказывалась подвигом доблести, силы или ума. Друг может обладать некоторыми достоинствами, но ни в коем случае не превосходить ими героя.
Первый способ героизации традиционно широко разработан автором пряди. Эймунд предстает бесстрашным, могучим и опытным воином, проявляет незаурядный ум, ловкость и находчивость. В этих качествах он значительно превосходит окружающих и в первую очередь своего главного протагониста - конунга Хольмгарда Ярицлейва (Ярослава Мудрого). Стремление подчеркнуть доблесть Эймунда порождает немалое число эпизодов, достоверность которых подчас невелика: таковы сцены советов Ярицлейва с Эймундом, описание подвигов Эймунда и т.п. (см. ниже гл. 4.2).
Не менее активно используется и второй путь героизации - изображение окружения Эймунда. Последовательно дегероизирующее описание Ярицлейва, наделенного автором саги недостатками, прямо противоположными достоинствам Эймунда (решительность - слабоволие, твердость - непоследовательность, отвага - осторожность, щедрость - скупость и др.), позволяет с максимальной яркостью продемонстрировать "героичность" варяга. При этом образ Ярицлейва оказывается резко противоречащим действительности при сопоставлении с древнерусскими источниками (подробнее см. ниже гл. 4.1).
Вместе с тем подчинение изображаемого сложившемуся стереотипу, влекущее за собой существенное искажение действительности, отнюдь не исключает сохранения в повествовании некоторых деталей или рассказов, находящих подтверждение в других источниках и, очевидно, являющихся достоверными отголосками реальных событий. Наиболее красочной деталью такого рода является упоминание ранения Ярицлейва в ногу во время сражения с бьярмам17. Летописи не говорят о ранении Ярослава, но след сабельного удара был обнаружен на йоге при исследовании его скелета, и нет оснований предполагать, что рана была получена им при иных обстоятельствах, нежели описываемые сагой.
К числу традиционных способов героизации викинга-наемника принадлежит описание вознаграждения, получаемого им за службу. Таким вознаграждением обычно бывает особенно дорогой предмет: меч, плащ, кольцо или браслет. Ценность подарка материализует заслуги викинга, с одной стороны, служит формой приобщения героя к удаче и славе лица, сделавшего подарок, с другой.
Такой прием широко распространен в сагах, где постоянно упоминается, а подчас и подробно описывается полученная викингом награда. Автор пряди не составляет исключения и уделяет этой теме чрезвычайно большое внимание. Однако в пряди вознаграждение состоит не в "дарении" ценных предметов, а в выплате денег, причем формы и размер оплаты здесь определяются в договорах Эймунда с Ярицлейвом и с Вартилавом (видимо, Брячиславом Изяславичем). В текст включены четыре эпизода, содержанием которых являются переговоры Эймунда с русскими князьями об условиях, на которых скандинавы готовы служить.
Подобных эпизодов мы не знаем в других сагах. В них обычно сообщается, что приходящие в страну викинги встречаются с ее правителем, предлагают ему свои услуги или он приглашает их послужить ему, викинги-наемники участвуют в боевых действиях, совершают подвиги и в завершение получают достойную награду, как правило в виде ценного предмета и крайне редко в виде денег. Поэтому подробное изложение договоров (особенно в первом случае) о плате за службу в пряди не относится к числу сложившихся стереотипов. Более того, договоры являются одним из двух композиционных стержней пряди, мотивирующих деятельность норвежского отряда. Другой, основной по значению, - борьба трех князей-братьев за главенство на Руси - определяет развитие действия как череды сражений. Поэтому в композиции пряди эти две темы переплетаются, и эпизоды, посвященные сражениям и обсуждению оплаты, чередуются. Первый "цикл": Эймунд приходит к Ярославу и предлагает служить ему, что сопровождается подробно изложенными переговорами об оплате; происходит первое сражение с Бурицлавом. Второй "цикл": Ярицлейв задерживает оплату, Эймунд требует денег, но, узнав о новом наступлении Бурицлава, князь заключает договор еще на один срок; следует второе сражение с Бурицлавом. Третий "цикл": Ярицлейв снова задерживает оплату и заключает третий договор после получения сведений о приближении Бурицлава; следует убийство Бурицлава. Четвертый "цикл":
Ярицлейв отказывается выплатить варягам жалованье, и Эймунд с дружиной уходит к Вартилаву; Эймунд нанимается на службу к Вартилаву, договариваясь об оплате; противники готовятся к сражению, но в результате переговоров заключают мир, по условиям которого Эймунд становится "конунгом" Полоцка. Такая регулярность в смене эпизодов вызывает большие сомнения в достоверности повторов, которые могут быть лишь развитием (вариациями) первого рассказа. Тем не менее и сам мотив, и его воплощение, особенно в первом эпизоде, требуют пристального внимания исследователей.
Что же мы узнаем о процедуре приема Ярицлейвом норманнского отряда на службу, опираясь прежде всего на первый эпизод? И насколько описываемые условия договора соотносятся с данными других источников, особенно древнерусских?
В первую очередь, прием на службу скандинавов (по крайней мере на Руси), по пряди, сопровождается заключением некоего соглашения, определяющего, с одной стороны, обязанности норманнов, с другой - получаемую ими плату. Их служба состоит в "охране государства", участии в военных действиях ("быть впереди в... войске") и выполнении поручений князя. Традиционность этих обязанностей викингов-наемников отражается в формульности определений их деятельности на службе у зарубежных правителей (athyllask - "служить", ganga а mala - "пойти на службу", gerask varnarmenn rikis - "стать защитниками государства" и др.). Заключение договоров с варягами-наемниками в X - начале XI в. не отмечается в русских летописях, однако мы знаем по крайней мере об одном случае в IX в., когда подобный договор имел место - это "ряд", заключенный славянскими правителями с Рюриком. В нем, как и в договоре с Эймундом, оговорены обязанности князя-"наемника" (судить и рядить по праву, владеть и пр.) и условия содержания его и его дружины (Мельникова, Петрухин. 1995). Нет оснований полагать, что практика подобных договоров была утрачена в X в., когда наемничество скандинавов приобрело особенно большой размах.
Договор (соглашение) заключается на специально оговоренный срок - 12 месяцев. Во всех последующих эпизодах упоминается, что Эймунд обращается к Ярицлейву за платой по истечении года, а новый договор заключается на тот же срок. Как правило, в течение года скандинавские викинги находятся на службе иноземных правителей и по сведениям других саг. Очевидно, это было связано с возможностью морского плавания только в летнюю пору: именно тогда викинги могли приплыть в страну и отправиться из нее к другому правителю или на родину.
Предусмотренная договором оплата могла быть двух основных видов: содержания дружины и вознаграждения воинам. В первый входят предоставление им помещения для жилья, еды, одежды и снаряжения. В соответствии с ним Ярицлейв велит построить для варягов "каменный дом и хорошо убрать драгоценной тканью. И было им дано все, что надо, из самых лучших припасов" (Королевские саги 2. С. 108). Второй рассматривается норманнами как наиболее существенная часть, причем воз награждение, которое хотят получать варяги, должно иметь денежную и только денежную форму: "Нам денег (fe) надо, и не хотят мои люди трудиться за одну только пищу" (Королевские саги 2. С. 112). Более того, называя сумму платежа, Эймунд указывает ее в эйрирах (eirir) - весовых единицах, равных унции серебра (1/8 марки) или соответствующему количеству серебряных монет. Ярицлейв рассматривает это требование как трудно выполнимое, и оно становится предметом спора. Достигнутый Эймундом и Ярицлейвом компромисс позволяет производить выплату частично деньгами ("золотом и серебром"; не исключено, однако, что формула включает и предметы из ценных металлов, кольца, браслеты, шейные гривны), а частично мехами в количестве, равноценном соответствующей сумме денег. Таким образом, в любом случае оплата варяжского отряда должна исчисляться в денежном выражении.
Это сообщение может представлять чрезвычайную ценность для истории денежного обращения на Руси, поскольку свидетельствует как будто о его развитости уже в самом начале XI в. Однако прежде чем использовать данные пряди в исторических конструкциях, необходимо сначала получить ответ на чисто источниковедческий вопрос: представления какой эпохи отражены в данном эпизоде пряди? Относится ли указание на обязательную оплату наемников деньгами ко времени описываемых событий, т.е. началу XI в., или ко времени записи пряди в "Книге с Плоского острова" (время составления пряди неизвестно), т.е. XIV в., когда денежные отношения в скандинавских странах уже давно стали господствующими? Разрешить вопрос исходя лишь из данного сообщения, невозможно. Очевидно, анализ только всей совокупности условий "договора" позволит прийти к более или менее обоснованным выводам об отражаемом в нем времени и, соответственно, о степени достоверности упомянутых реалий. Тем не менее показательна уже сама "денежная" терминология этого и аналогичных ему пассажей. Она представлена двумя из трех наиболее распространенных в сагах терминов: fe и eyrir (третий, penningr18, собственно "монета", - для эпохи викингов, как правило, английский пенни или немецкий денарий, но не арабский дирхем). Значение первого широко и неопределенно19, и полной уверенности в том, что оно обозначает здесь именно деньги (монеты), а не ценности вообще, нет, тем более что в одном контексте с ним упоминаются "золото и серебро". Второе, безусловно, является обозначением денежно-весовой единицы, а не монеты (совр. эре), что прямо и обозначено в тексте: eyrir veginn silfrs, "эйрир весового серебра". Расчет с помощью весового серебра существовал в Скандинавии вплоть до насыщения рынка монетой собственной чеканки, но прекратил свое существование задолго до XIV в. Выбор терминов, таким образом, показывает, что автор пряди пользовался терминологией, характерной для саг, повествующих о событиях эпохи викингов, и для самой эпохи викингов.
Обратимся теперь к принципу исчисления и распределения вознаграждения, как они описаны в пряди, и к его реальному размеру. Порядок оплаты, предложенный Эймундом, - по числу воинов в дружине ("каждому нашему воину эйрир серебра, а каждому рулевому на корабле - еще, кроме того, половину эйрира"), традиционен как для скандинавского, так и для древнерусского общества X-XI вв. В 907 и 944 гг. Олег и Игорь, по "Повести временных лет", требуют выкупа от греков по числу своих воинов (ПВЛ. С. 17, 23). Так же - по количеству воинов - рассчитывается Ярослав с новгородцами после взятия Киева (НПЛ. С. 175).
Столь же обычной была и дифференциация оплаты воинов в зависимости от их положения в дружине. Эймунд различает "воинов" (lidsmenn) и рулевых (skipstjornarmenn); последние должны получать в два раза больше, нежели первые. Ярослав после взятия Киева выплачивает смердам по 1 гривне, старостам же в десять раз больше.
Наконец, размер денежного вознаграждения, указанный в договоре, также представляется соответствующим аналогичным выплатам того времени. Эйрир серебра в XI в. в Скандинавии равен 1/8 марки (1 марка = 216 г серебра), т.е. 27 г и примерно соответствует 1/2 северорусской гривны, содержащей 51 г. Таким образом, дружинник Эймунда должен в соответствии с договором получить за год службы 1/2 северной гривны в золоте или серебре и столько же в мехах, т.е. годовая плата дружинника Эймунда составляла 1 гривну и полностью соответствовала вознаграждению новгородского смерда, участвовавшего в походе на Киев. Идентичность суммы в двух абсолютно независимых источниках поразительна и убеждает в достоверности сообщения.
Как видим, практически все упомянутые в договоре Эймунда с Ярицлейвом реалии имеют точные соответствия в практике найма военных отрядов русскими князьями X - начала XI в., как она отражена в летописях. Вкупе с архаичной терминологией это дает основания считать, что описанные условия, на которых Эймунд служил на Руси, отнюдь не являются выдумкой человека, записавшего сагу в "Книге с Плоского острова", и даже не подробностями, выдуманными рассказчиками истории Эймунда в "век саг". Можно полагать, что условия договора, отраженные в пряди (очевидно, не текст договора, который представлен в форме диалога Эймунда и Ярицлейва, но его существо), восходят к рассказам участников похода Эймунда об их подвигах в Гардах. Важность подобной информации для участников похода и для их позднейшей аудитории - ведь викинги отправились с Эймундом именно за богатством и славой, - а затем и для последующих рассказчиков как способ героизации Эймунда обеспечивала ее сохранность при устной передаче.
Тем самым рассказ о договоре Эймунда с Ярицлейвом приобретает ценность достоверного источника и допускает некоторые исторические выводы. Во-первых, он является единственным свидетельством того, каким образом и на каких условиях варяги принимались на службу русскими князьями. Во-вторых, он действительно подтверждает развитость денежных отношений на Руси, но одновременно указывает и на возникновение затруднений с монетным серебром в начале XI в. (Ярицлейв не скупится на одежду, припасы и пр., но отказывается платить всю требуемую сумму деньгами), о чем известно по кладам арабских серебряных монет, приток которых на Русь (и в Скандинавию) заметно сокращается в конце X в. и иссякает в начале XI в. из-за исчерпания серебряных рудников в халифате. Хотя арабские монеты обращались еще какое-то (и, возможно, довольно длительное) время, их количество не удовлетворяло потребностей рынка, что привело к появлению монетных гривен (серебряных слитков стандартной формы и веса). В литературе уже давно обсуждается вопрос, могли ли использоваться вместо денег (монет, слитков) меха или кусочки кожи (о чем упоминают арабские писатели XII в.). Рассказ пряди недвусмысленно показывает, что ценные меха (Эймунд называет бобров и соболей) в начале XI в. на самом деле служили эквивалентом денег, и дает яркую иллюстрацию платежных операций в условиях дефицита монетной массы.
Обширная историческая информация о Руси, содержащаяся в саговой литературе, как мы видим, отнюдь не лежит на поверхности. Казалось бы вполне очевидные "сведения", например, о военном походе героя, на поверку оказываются стереотипными описаниями типических ситуаций, а яркий образ - слепком с традиционного персонажа. Однако в рамках этих стереотипов можно выделить достоверную информацию, подчас чрезвычайно ценную для истории Руси.
Повествования, не опирающиеся на ситуативные клише, воспринимаются как более надежные, и к ним особенно часто обращаются историки. Но и в них мы обнаруживаем сложное переплетение правды и вымысла, причем вымысла не в современном понимании слова, а вымысла-интерпретации, вымысла-пояснения, с помощью которого автор саги "выявляет существо" события, раскрывает его содержание и наиболее вероятное, по его мнению, течение, а также упорядочивает события.