Содержание История lants.ru

Лекция 7

Языческие традиции и христианство в Древней Руси
(продолжение)

Первые века христианства на Руси

      Знакомство восточных славян с христианским вероучением началось, судя по всему, задолго до официального крещения Руси Владимиром Святославичем (ок. 988 г.) История распорядилась так, что восточная ветвь славянства крестилась позднее других. Постоянные контакты с западными и южными соседями (прежде всего с Болгарией и Византией) не могли не затронуть и самую сокровенную сферу жизни общества - духовную. Одним из следствий этого, видимо, стало приобщение к письменной культуре. Уже первые из дошедших до нас свидетельств о знакомстве славян с письменностью достаточно красноречивы:

“Ведь прежде славяне, когда были язычниками, не имели письмен, но [читали] и гадали с помощью черт и резов. Когда же крестились, то пытались записывать славянскую речь римскими и греческими письменами, без порядка”.

      Археологические находки последних десятилетий как будто подтверждают слова Черноризца Храбра (во всяком случае не противоречат им) об использовании славянами греческого алфавита до изобретения специальной азбуки. Это, судя по всему, справедливо и для восточных славян. Древнейшая славянская надпись на сосуде из Гнездова, видимо, - одно из свидетельств тому. Она датируется первой половиной Х в., т.е. временем, примерно на полвека опережающим дату официального принятия христианства Русью. Уже сам по себе этот факт приводил многих исследователей в замешательство.

“Нам недостает не только абсолютной уверенности в правильности датировки, - признается, в частности, Б.О. Унбегаун, - но и убеждения, что за шестьдесят лет до крещения Руси кривичи стали пользоваться религиозным письмом для украшения своей кухонной посуды”.

      Между тем, проблема находит вполне удовлетворительное решение, если предположить, что гнездовская надпись сделана греческими буквами, приспособленными для передачи славянской фонетики. Так, Г.А. Хабургаев пишет:

“...гнездовская надпись... за 40 лет ее научного изучения так и не получила общепризнанной интерпретации! При этом существующие на сегодня прочтения - гороу-хщ-а, гороу-х-а, гороу-шн-а, гороу-нш-а, гороу-нщ-а, гороу-н’-а, при том, что никто не сомневается, что перед нами производное (причастие? - рус. горюча(я), ц.-сл. горюща) от глагола гор-Ъти), - расходятся, как нетрудно заметить, только в одном пункте - как раз там, где не могла быть адекватно использована какая-либо греческая (!) буква, в то время как все остальные позиции читаются однозначно”.

      В качестве другого подтверждения такого рода рассматривается азбука XI в., обнаруженная С.А. Высоцким на стене Софийского собора в Киеве. Для нее характерно расположение букв по порядку, обычному именно для греческого алфавите, а не для славянской азбуки: она начинается с a и кончается w , перед которой вставлены Ш и Щ; Ж была пропущена и вставлена сверху между буквами Е и З. Создатель этой азбуки, несомненно, владел греческой письменной культурой. Сама же “киевская азбука” может рассматриваться как отражение определенного этапа “устроения” греческого письма для передачи особенностей славянского (древнерусского) языка.

      Приведенные примеры позволяли ученому сделать вывод:

“Использование греческого алфавита (“без устроения”) представителями христианских общин древнерусских городов в бытовой письменности, не связанной с закреплением здесь христианской славянской книжности (собственно старославянской), вполне допустимо”.

      Косвенным подтверждением знакомства восточных славян с письменностью еще на заре государственности являются и договоры Руси с греками 907, 911 и 944 гг., включенные в состав “Повести временных лет”. Независимо от того, на каком языке (греческом или славянском), а также какой азбукой (глаголицей или кириллицей) были написаны русские противни этих договоров, они несомненно подтверждают знакомство с письменной культурой (хотя бы для “верхов” общества).

      Таким образом, приобщение восточных славян к письменной (книжной) культуре, видимо, началось до официального принятия христианства на Руси, хотя и было связано с христианством.

      То, что первые христиане появились в Киевской Руси задолго до 988 г., ни у кого не вызывает сомнения. Крещение княгини Ольги, традиционно (хотя и весьма условно) датирующееся 955 г., стало первым шагом к превращению христианства восточного толка в государственную религию. Шаг этот выглядит вполне закономерным и в определенном смысле неизбежным. Еры, принятые Ольгой после трагической гибели Игоря (установление фиксированных “уроков и погостов” наряду с монополизацией права применения силы в случае их нарушения стали важным этапом в формировании Древнерусского государства в собственном смысле этого слова. Тем самым, согласно Г.А. Хабургаеву,

“в Киевской Руси устанавливается социально-экономическая и политическая система, которая на протяжении 30 лет (до 977 г.) не нарушается никакими внутриполитическими потрясениями. В истории формирования средневековых государства такая ситуация означает сложение внутренних условий для официального (государственного) признания монотеистической религии”.

      Действительно, не прошло и пяти десятков лет, как Русь приняла христианство. Не будем останавливаться здесь подробно на причинах, заставивших Владимира Святославича избрать в качестве государственного вероисповедания именно христианство восточного толка (впрочем, формально тогда еще не отделившегося от христианства западного). Обычно в связи с этим упоминаются политические, экономические, культурные основания (возможности киевским и прочим князьям контактировать с государствами Центральной и Западной Европы “на равных”, т.е. заключать взаимовыгодные политические, экономические и матримониальные договоры, оставаясь при этом в значительной степени независимыми от духовных правителей; близость восточнославянским традициям, как обусловленным “генетически” - славянским и, шире, индоевропейским происхождением, так и успевшим сложиться за столетия культурного взаимодействия с ближайшими соседями, и т.п.) В данном случае для нас принципиально важны последствия этого выбора, предопределившего практически вся дальнейшую историю нашей страны.

      Первым самым очевидным из них было приобщение населения Восточной Европы к сокровищам средиземноморской цивилизации, их освоение. Речь, конечно же, идет о книгах. Недаром, говоря о заслугах Владимира, летописец особо отмечал:

“Вь же насея книжными словесы, сердца верных людий; а мы пожинаем, ученье приемлюще книжное”.

      Скорее всего это знакомство началось с богослужебных книг, которые должны были получить широкое распространение уже в начальные годы официального существования христианской конфессии на Руси. Без них богослужение было невозможно. И если первыми епископами и, вероятно, “презвутерами” на Руси были греки (а не исключено, и болгары), то низшие чины в церковной иерархии (в том числе диаконы и чтецы), несомненно, формировались из новообращенных местных жителей. Следовательно, одной из первоочередных задач, стоявших перед киевскими митрополитами в конце Х - начале XI в., была подготовка грамотных местных “кадров”, без чего не имело смысла говорить о какой бы то ни было христианизации Руси.

      Уже под 6496 (988) г., сразу же за рассказом о крещении Руси, летописец отмечает:

“Володимер же... нача примати у нарочитые чади дети, и даяти нача на ученье книжное. Матере же чад сих плакахуся по них, еще бо не бяху ся утвердили верою, но акы по мертвеци плакахся”.

      Горе матерей можно понять: дети, отправленные “на учение”, навсегда отрывались от традиционной культуры, включаясь в принципиально новую, “книжную”, систему ценностей. Если уходивший на войну имел шанс не только вернуться, но и остаться невредимым, то ребенок, уходивший получать христианское образование, уже никогда не мог возвратится в мир своих родителей. Видимо, это хорошо понимали как летописцы, зафиксировавшие отголосок трагического столкновения культур, так и сами родители, переживавшие “культурную” утрату своего чада. Обучение, видимо, основывалось на принципах, изложенных в “Слове некоего калоутера о чьтении книг”, которым открывается “Изборник” 1076 г.:

“Добро есть братие почетанье книжьное... Егда чьтеши книгы, не тьшти са бързо иштисти до другыя главвизны, но поразоумъти, чьто глаголють книгы и словеса та, и тришьды обраштая ся о единои главизне”.

      Такое обучение состояло в многократном (возможно, комментированном) чтении текста.

      Дело отца было продолжено Ярославом Владимировичем. В похвале ему под 6545 (1037) г. в “Повести временных лет” читаем:

“И бе Ярославъ любя церковныя уставы, попы любяше по велику, излиха же черноризьце, и книгам прилежа, и почитая е часто к нощи и въ дне. И собра писце многы и прекладаше от грек на словеньское писмо. И списаша книгы многы, ими же поучащеся вернии людье наслажаются ученья божественаго... Ярослав же сей, якоже рекохом, любим бе книгам, и многы написав, положи в святей Софьи церкви, юже созда сам”.

      В этом фрагменте появляется еще одна тема, чрезвычайно важная для нас: переводческая культура Древней Руси. Первые книги попадали на Русь скорее всего из Болгарии. Однако чужие переводы вряд ли могли полностью удовлетворить все возраставшие потребности новой христианской страны. По подсчетам Б.В. Сапунова, только непосредственно для церковных нужд Руси в XI-XII вв. требовалось не менее 90 000 богослужебных книг почти трех десятков наименований. Надо думать, это в первую очередь и заставило Ярослава организовать собственный переводческий центр (и возможно не один). Необходимые “технические” условия для такой работы могли сложиться уже в первые десятилетия после крещения. В распоряжении историков, кроме приведенного прямого упоминания в “Повести временных лет”, есть целый ряд косвенных свидетельств такого рода. К примеру, Владимир Мономах в знаменитом “Поучении” утверждал, что даже его отец владел сразу несколькими языками:

“отець мой, дома седя, изумеяше 5 язык, в том бо честь есть от инех земль”.

      Подобные знания вполне объяснимы, если учесть, что практически все древнерусские князья были женаты на иноземках. Те же приезжали в чужую страну не в одиночестве, а со своим двором, христианки - еще и с духовником, как следует из сообщения Титмара Мерзебургского о епископе Рейнберне, сопровождавшем польскую королевну, жену Святополка Владимировича. Вряд ли можно сомневаться, что вместе с иностранными принцессами “приезжали” книги на европейских языках, прежде всего на латыни. Кроме того, в древнерусской оригинальной литературе отмечены неоднократные вставки из иноязычных источников, которые, судя по лингвистическим данным, были переведены непосредственно на Руси. Характерным примером в этом отношении являются цитаты из Иосиппона в “Повести временных лет” (во вводной недатированной части и под 1110 г.). Поскольку в нем встречаются гебраизмы, постольку перевод был сделан непосредственно с иврита на древнерусский. Косвенно такое предположение подтверждается и присутствием в оригинальных древнерусских агиографических и летописных источниках сюжетов, заимствованных из восточных произведений.

      Попытки из “патриотических” соображений ограничить круг чтения древнерусского книжника исключительно уже переведенными произведениями дают повод лишь для выводов, подобных тому, который сделал Р. Станков:

“Дискуссия по вопросу, существовали ли переводческие школы на Руси до XV в., в последнее время все больше привлекает внимание ученых. Так, Ф. Томсон в своих исследованиях пришел к выводу, что за исключением митрополита Илариона, древнерусские писатели не владели греческим, что безусловно ставит под сомнение существование переводческой традиции в Киевской Руси; большинство древнеболгарских писателей владело греческим языком, о чем свидетельствуют цитаты в их произведениях из греческих авторов, не переведенных на славянский язык”. (Курсив мой. - И.Д.)

      Можно попытаться определить минимальный “репертуар” христианской литературы, доступной древнерусскому читателю. Основания для этого дают индексы верочитной и отреченной литературы, приведенные в “Изборнике” 1073 г. (“Апостольские уставы”, “Слово того же Иоанна [Дамаскина] о верочитных книгах” и “Богословец от словес”). В числе рекомендованных для чтения книг здесь перечислены практически все книги Ветхого и Нового заветов, за исключением книг пророков Неемии и Варуха, а также Откровения Иоанна Богослова. Кроме того, судя по обильным цитатам, встречающимся в оригинальных произведениях, а также полным или фрагментарным древнерусским переводам, читатели Древней Руси хорошо знали довольно широкий спектр святоотеческой и агиографической литературы. Сохранилось прямое свидетельство, показывающее, насколько глубоким было знакомство определенной части населения Киевской Руси с библейскими текстами. В Патерике Киево-Печерского монастыря рассказывается о Никите-затворнике (будущем Новгородском епископе):

“Не можаше же никто же истязатися с ним книгами Ветьхаго закона, весь бо изоусть умеаше: Бытие, и Исход, Левгыты, Числа, Судии, Царства и вся Пророчьства по чину...”

      Правда, здесь же добавляется, что Никита

“Еуангелиа же и Апостола, яже въ благодати преданныа нам святыа книгы на утвръжение наше и на исправлениа, их николи же съсхоте видети, ни слышати, ни почитати, ни иному дасть беседовати к себе”.

      И это, естественно, рассматривалось как свидетельство того, что затворник “прельщен есть от врага [дьявола]”.

      Причем любопытно отметить, что само замечание “не можаще же никто же истязатистя с ним” предполагает знание монахами (по крайней мере некоторыми) текстов “Священного Писания” наизусть, но не в таком объеме.

      Круг грамотных людей включал не только всех священников и монахов (а это уже около 2% всего взрослого населения), но, видимо, также значительную часть горожан и горожанок. Основанием для такого вывода послужило открытие берестяных грамот - сначала в Новгороде, а затем и в нескольких других городах Древней Руси. Крестьянское же население, по всей вероятности, в основной своей массе было неграмотным.

      Насколько успешно жители Древней Руси осваивали пласт христианской культуры, показывают оригинальные учительные и агиографические произведения, появившиеся в XI-XII вв. (трактат “Об опресноках” киевского митрополита Леонтия, “Слово о Законе и Благодати” будущего митрополита Илариона, “Поучение к братии” Луки Жидяты, “Память и похвала князю Владимиру” Иакова Мниха, сочинения Феодосия Печерского, жития Бориса и Глеба, Антония и Феодосия Печерских, Киево-Печерский патерик и многие другие).

      Однако запросы и возможности древнерусского читателя не ограничивались собственно духовной литературой. Об этом говорит предписание, адресованное читателю, у которого появлялся интерес к произведениям иных жанров. “Сбор от многих отец, вкратце сложен на память и на готов ответ” рекомендовал в подобных случаях читать “Священное Писание”:

“...аще бо повести хоштеши почитати, имеши цесарские книги [книги Царств], аште ли хитростными и творитвенны, то имеша пророки Иова и Предтечник, в них же всякая твари и ухищрения, большую пользу уму обрещети, ... аште ли и песни хоштеши, то имаше псалмосы...”

      Тем самым приведенная “статья, - как пишет Б.В. Сапунов, - ставит своей целью направить уже зарождающийся индивидуальный читательский интерес в определенное предписанное церковью русло”.

      Однако это руководящее указание само по себе, несомненно, предполагает, что у древнерусского читателя был выбор, и возможно, довольно широкий.